Он безжалостно хлестал по конскому крупу, надеясь, что конь не обидится и в бою станет слушаться его по-прежнему. По ровному полю гнедой летел как птица, словно догадываясь, что от его быстрого бега очень многое зависит.

Пригибаясь к холке, Никита мог лишь изредка взглядывать на холм. Но успел заметить, что войско ещё не стронулось с места и многие ему машут призывно. Получалось так, как и обещал Мстислав Мстиславич: не начинали, пока он не подъедет.

Князь и вправду ждал. Ни о чём Никиту не стал спрашивать, лишь кивнул удовлетворённо. Только теперь, взобравшись на пригорок и встав рядом с князем, Никита вгляделся и увидел, что задание он выполнить сумел Смоленский полк начал отступление. Не бежал в беспорядке, как это бывает, а именно отступал, оказывая противнику небольшое сопротивление и тем самым связывая его. Ляхи не могли отстать от князя Владимира и, оборотившись, прийти на помощь венграм без опаски немедленного удара в спину. Бой уходил вдаль и уже скоро должен был скрыться из виду наступавших венгров.

Теперь самое время было перенести внимание на венгерские полки. Никита увидел, что князь Мстислав тоже смотрит в их сторону.

Не хватило терпения у них! Покинув своё место, на котором они, наверное, надеялись встретить русский удар, враги выбежали далеко вперёд, в поле и сильно растянули строй. Хотели поймать двух зайцев — и ляхам-союзникам подсобить, и тех, что на холме рассчитывают отсидеться, тоже побеспокоить.

Обернувшись на половецкий полк, расположившийся возле холма со стороны, дальней от венгров и, таким образом, ими не видимой, Никита даже присвистнул: половцы уже были готовы к удару, обнажили свои кривые сабли и хищно подобрались в сёдлах. Буркан, приподнявшийся в стременах, глядел на Мстислава Мстиславича, ожидая от него знака.

Князь тоже поднялся в седле. В руке его был меч, горевший на солнце.

   — За мной, братья! — закричал он, потрясая мечом. — Покажем им, собакам, как биться надо!

Русские были готовы к битве. Со страшным, мгновенно вспыхнувшим рёвом полк ринулся вниз с холма. Никита старался не отставать от князя. Всё его существо охватил неодолимый восторг причастности к могучей праведной силе, перед которой никто не устоит, никто не может устоять! Ощущение восторга было таким мощным, что впору не драться, а заорать во всё горло, дав волю подступающим изнутри горячим слезам.

В чувство Никиту привёл многоголосый половецкий визг, оглушительно ударивший в ухо слева. Это воины Буркана, обогнув подошву холма, соединились с русскими и, стало быть, удвоили в глазах венгров силу, на них наступающую.

Теперь Никита знал одно: какое-то время будет только жестокая рубка и ничего больше. Князю будет некогда оглядывать поле и придумывать новые каверзы для врага. Дело было за русскими мечами и половецкими саблями.

Не отпуская князя от себя далеко, Никита напряжённо всматривался в рушившийся на глазах вражеский строй. Обязанности мечника и охранителя княжеской жизни заставляли его быстро определить — кого выбрал Мстислав Мстиславич соперником в первую очередь и насколько это опасно. Князь ведь всегда желает сражаться только с самым сильным врагом и когда-нибудь может наскочить на бойца, который превосходит его в умении владеть оружием да и в отваге не уступит. В таком случае Никита обязан был хоть тело своё подставить, а князя прикрыть от удара.

Но это, видимо, должно было случиться как-нибудь в другой раз. Венгерские воины были явно растеряны и уже перед схваткой больше думали о защите, чем о нападении. Они вдруг начали сбиваться в кучу, выставляя вперёд копейщиков.

Несколько сверкающих золотом одежд баронов, среди которых, наверное, находился и сам Филя Прегордый, размахивали мечами и что-то кричали своему войску. Заставляли воинов двигаться навстречу наступающим — а как же иначе? Только так можно было поломать русский удар: сшибиться и остановить стремительно приближающуюся смерть. Правда, при этом неминуемо должны погибнуть первые ряды. И желающих оказаться в этих рядах в венгерском войске не находилось.

Длинные тяжёлые копья, протянутые навстречу русскому полку, никого уже не могли защитить. Просто воин, увидевший, что конец близок, непроизвольно пытается поставить хоть какую-то преграду перед смертью: щитом загораживается, шеей коня, копьём. Поздно!

С громоподобным криком, лязгом железа, сотрясающим землю стуком копыт, хрипом и ржанием коней русские, как единый кулак, вошли в вязкую и податливую плоть венгерского войска.

Мстислав Мстиславич, умело отбив в сторону направленный ему в грудь наконечник копья (поставил щит косо), в следующий миг сшиб копейщика на землю. Вслед за князем Никита нырнул в образовавшуюся брешь, отбиваясь мечом от беспорядочных и не очень-то сильных ударов. Сейчас, ворвавшись во вражеские ряды, надо было принять у князя меч, чтобы рука его освободилась для самого удобного в такой толчее оружия — топора с двуострым лезвием.

Мстислав Мстиславич, зная, что Никита рядом, едва оглянувшись, сунул ему меч лезвием вперёд. Мечник подхватил оружие, как ребёнка, на согнутый локоть — так не обрежешься — и ловко вложил его в широкие кожаные ножны, привешенные к седлу. И сразу отвёл коня вбок, потому что над головой князя взлетел, сверкнув на солнце, грозный топор.

Теперь следовало держаться у Мстислава Мстиславича за спиной. Никита тронулся было за ним, но тут его коня сильно толкнули. Обернувшись в седле, Никита увидел вокруг себя только своих — они так мощно рвались вперёд, за князем, что Никита оказался у них на пути. Хорошо ещё, что не зарубил его кто-нибудь по ошибке.

Никита бросился догонять Мстислава Мстиславича и в несколько скачков настиг его — позади князя, размашисто и равномерно работавшего топором, не оставалось никого. Лишь кони, оставшись без седоков, метались испуганно, пытались выбраться на волю и не находили себе пути, а порубленные тела венгерских ратников беспорядочно валялись на траве.

Враг побежал.

Испуганной толпой венгры кинулись прочь, разом показав спины. И тут же все шарахнулись влево, беспощадно давя и калеча тех, кто замешкался с бегством, — это половецкий полк, справа обогнув венгерское войско, начал резать отступающих. Как волки, напавшие на беззащитное овечье стадо, половцы валили венгерских ратников наземь одного за другим. Поднялся жалобный вой убиваемых.

Уже и слева перекрыты были все пути к спасению — там трудилась дружина Мстислава Мстиславича. И точно такой же жалобный вопль плеснул оттуда. Никита успел мимолётно удивиться тому, что чужеземцы, оказывается, погибая, кричат хоть и без слов, но всё равно как бы на другом языке, чужом и непонятном.

Удары железа о железо и человеческую плоть, доносившиеся спереди, звали Никиту к действию. Он рванулся туда, расталкивая своих, заранее отводя руку для рубки. Догнал одного, примерился к широкой спине и затылку под круглым, без шишака, шлемом. Мах рукой, мокрый стук железа о мясо — и венгерец мотнулся в седле, теряя свой шлем. Рассыпались длинные светлые волосы. Повис, медленно сползая с коня, вскидываясь телом при каждом его прыжке.

И был, кажется, последний. Остальных достать уже было невозможно — они мелькали разрозненными точками вдали. Никита бросил взгляд на князя. Мстислав Мстиславич тоже завершил работу, озирался по сторонам, осматривал поле битвы.

Половцы спешивались, бегали по полю, кидались от одного трупа к другому. Начинали обирать мёртвых, попутно добивая тех, кто ещё подавал признаки жизни. Никита заметил, что и Буркан не отстаёт от своих соплеменников. Только ему было проще грабить поверженных врагов: половцы почтительно отступались от добычи, если видели, что она приглянулась их повелителю.

На половецкий полк можно было больше не рассчитывать. Мстислав Мстиславич окликнул Буркана, но тот лишь осклабился в ответ и снова склонился над мертвецом в богатых латах.

Никита подъехал к князю, вспомнив, что ещё не всё кончено, — оставался ещё ляшский полк, преследующий Владимира Рюриковича. Радость победы сразу притухла в груди, сменившись какой-то сосущей тревогой.