"Слишком высокого ты о себе мнения, - подумал Тейрин. - Это тоже опасно. Даже если ты в этом мнении прав".

Итак, о пакости.

Пакости становилось все больше. Расползалась, разрасталась по землям, не только Верхним — по всему миру. Вот уже бегут к ним оборотни из Даара, а в Даар скоро полезут нат-кадовские монстры, и придет время, когда ферронские Хранители, которые только затем и существуют, чтоб с этой дрянью бороться, не будут успевать ее сметать.

Тейрин поднял взгляд на стену. Там, на стене, висели письма и документы, расчерченные карты и шпионские доносы. Удобная штука, если хочешь видеть всю доску… гм! ...всю картину.

Он хотел сказать — “всю картину”.

Мир пребывал в хаосе. И пребывал очень давно. На полях играли разные фигуры, заметные и не очень, некоторые менялись ежедневно, некоторые оставались, преумножая мощь, но в какой-нибудь поворотный момент откуда-то из чащи, из-под земли, из грязи и болот выбиралось еще что-нибудь — мощнее. Наносило удар и рушило все вокруг. И не было никого, кто следил бы за порядком. А все потому, что боги мертвы.

Старая, как мир, легенда. Ее рассказывали детям в многодетных семьях, мол, не ссорьтесь, не деритесь, а то будет, как с Мертвыми: шестеро братьев и сестер, шестеро главных, сильнейших богов, шестеро, на которых держался мир, не поделили между собой власть и уничтожили друг друга в Последней битве. У Тейрина братьев не было, да и матушка рассказывала совсем другие сказки.

Но о богах-то он все равно слышал. И точно знал имя - Сорэн, - когда подобрал тот белый камень. Сорэн была старшей из шести Мертвых.

Сорэн была Светом.

Тейрин поднял камень в одной из подворотен. Таких камней в Нат-Каде было полно - белый мраморный город разрушался уже давно, и его осколки лежали под ногами, в грязи.

Тейрин убегал от людей, что гнались за ним. Или от монстров, или от вечерних теней, которые показались живыми, - он толком не разобрал. Он был из Нат-Када, потому с детства знал: если рядом с тобой шевельнулась тень, если услышал странный звук, если показалось, что услышал странный звук, - беги. Не оглядывайся.

Он влетел в подворотню, завернул за угол, спо‍ткнулся о кочку и упал на груду камней. То ли там недавно что-то разл‍омали, то ли, наоборот, собирались строить и привезли камни, но груда была огромной, и даже странно, как смог он схватить именно тот камень.

Тот самый камень.

Схватил его и развернулся ко входу в подворотню. Убежать он уже не успел. Зато мог метнуть в преследователя камень. Сердце колотилось так, будто вот-вот выскочит из груди, дыхание сорвалось еще пару кварталов назад, и Тейрин никак не мог его успокоить. И едва не задохнулся, когда услышал голос.

Женский, теплый, нежный, голос прозвучал в его голове, но Тейрин сразу понял - это заговорил камень. Точнее, то, что было в этом камне заключено.

- Не бойся, дитя, - сказал голос.

- Я не… боюсь… - срывающимся шепотом ответил Тейрин.

- Я помогу тебе, - пообещал камень.

В подворотню так никто и не вбежал, Тейрин оторвал наконец взгляд от неровной арки и покосился на камень. С сомнением хмыкнул. Тот потеплел в ладони.

- Поможешь... как? - спросил Тейрин.

- Я буду вести тебя, - пообещал камень.

- Кто ты? - спросил Тейрин.

- Я Свет, дитя. Я - Сорэн.

- Первородная? - спросил Тейрин, потому что помнил ее имя. - Из Мертвых богов?

Она рассмеялась, нежно и тихо. И так же нежно поправила его:

- Я уже не мертва. И я помогу тебе.

- А я - тебе, - согласился Тейрин, потому что уже тогда, десятилетним ребенком знал, в мире ничего не делается просто так. За все надо платить.

Теперь он в этом убедился окончательно.

За воскрешение Сорэн придется заплатить огромную цену. Ему, его людям, его землям.

- Ты же была первой, да? - спросил он тогда, шагая к дому и сжимая в ладон‍и камень.

- Я была первой богиней, - исправила она.

И он вспом‍нил легенду.

***

Первым было море, Мирдэн, огромные солёные небо и земля, не было в мире ни Тьмы, ни Света, ни крови, ни слёз, лишь хлад и пустота, и дна у моря не было. И не было никого живого, ибо море было ядом, а яд был солью.

Но встал из соли и камней, из воды и травы морской муж многоликий, сильный и крепкий, рождённый в сердце солёных вод, и имя ему было Д’хал, был он Всемогущим. И создал землю, чтоб ногами ступать, и небо, чтоб отделить землю от звезд. И создал детей своих: Свет, дочь любимую, и Тьму, нелюбимого сына.

И нарек Тьму Лаэфом, Диким. И нарек Свет Сорэн, Ласкающей.

Прекрасна ликом была Сорэн, и сказал Лаэф:

— Возьму тебя в жены, сестра моя.

Но воспротивилась Светлая воле темной.

— Тогда силу мою на себе испытаешь, силой возьму я тебя, - молвил Лаэф. Девять дней и ночей шел он за Сорэн, ни Света, ни Тьмы мир не знал.

Сорэн в небеса бросила чад своих: Ирхана, Светило Дня, что парит, освещая людям дорогу, и сестру его, что ночью даёт зверям путь, Рихан, Светило Ночи.

И выжгли те светом глаза Лаэфа, выжгли чары его колдовские, и негде укрыться, настал его черед бежать.

Создал Темный скалы крутые, овраги глубокие, леса густые, ущелья бездонные, глубины морские, что стали убежищем ему, домом и кровом.‍

Рихан создала тогда птиц, что следили за тенью его там, куда ‍луч её не доставал, и был её вестником коршун. Ирхан в пруды и озёра, и реки с морями рыб пустил, и с тех пор его душою была акула.

***

Сорэн не отрицала, что так все и было. А Сорэн никогда не врала. Почти никогда.

Лаэф был тенью.

Сорэн помнила, как впервые увидела его на вершине горы Гъярнору. Он стоял к ней вполоборота и смотрел не на нее - вдаль, на бесконечную водную гладь. Капюшон скрывал его лицо, а ветер трепал полы длинного плаща, под которыми — она видела — были еще одни, а под ними — еще. Спина была прямой, а голову склонил набок, и Сорэн подумала: отец создал ей поломанную тень — она-то голову не наклоняла никогда.

Он и был поломанный — потом она узнала. Изломанный на тысячи своих отражений. Многоликий. Многослойный, как его плащ. Дикий. Так его называли. Он заметил ее, раскинул руки в стороны — и под ноги легла тень. Стала ковром, снесла его с горы к ней. Он был немногим выше, и она разозлилась еще больше — младший, а выше.

— Что ты создал, отец? — спросила она, и он сбросил капюшон.

Как и ожидала — он был ужасен. Лик его был темным, губы искривлены в отвратительном оскале, который никто не подумал бы назвать улыбкой. Что он улыбается, было понятно лишь по фиолетовым глазам: неожиданно ясным и чистым. То была его первая ложь: глаза говорили одно, облик — другое.

— Я — Тьма, — ответил он ей, и в голосе тоже оказалось много слоев: и яд, и мед, и шепот ветра. — Я буду вечно править вместе с тобой, — вгляделся в нее и добавил. — С-сестра...

Вновь улыбнулся лишь глазами, ког‍да губы по-волчьи скалились, и Сорен взмыла вверх лучом света‍. Ей нужно было подумать. Умерить злобу, унять отвращение. И отдышаться — чтоб не дрожали белые руки.

— Зачем, отец? — растерянно спросила она.

— Ибо не может быть Света без Тьмы, — отозвался тот громом из-за облаков.

— Но я же была! — отчаянно выкрикнула Сорэн. — Я была! И мир не рухнул! Зачем мне, зачем тебе — вот это?!

Д’хал не ответил. Не признаваться же ему было, что поспорил.

— Чти брата своего, — приказал он, — он всегда будет рядом.

— Ну, нет, — прошептала Сорэн. Стрелой помчалась вниз, вспышкой света явилась перед Лаэфом, вскинула голову и приказала:

— Уходи!

— Сестра… — мягко заговорил Лаэф и сделал к ней такой же мягкий шаг.

— Ты — Тьма, ты — тень, ты — мерзость, — выпалила она. — Не буду терпеть тебя вечно!

Он поднял на нее сияющие глаза, и Сорэн подумалось, что это — осколки того света, из которого Д’хал соткал ее саму. Остатки Света, вкрапленные во Тьму.