— Вот и хорошо, что тронулось,— попытался возразить он. — Потому и хочу заняться наукой. Я должен начать сейчас. Через год будет поздно. И так отстал... И потом — неужели нельзя найти мне замену?
— Замену мы найдем, это проще простого, нет людей незаменимых. Время жаль терять. Каждая пауза, даже самая маленькая, повредит делу... А ГОРЗы? Неужто, Павел Васильевич, всё бросите? — схитрил собеседник.
В этом кабинете Шмаков ничего не добился. Но он не отступил. Пригодилось упрямство, припасенное еще с детства. Другой бы махнул рукой, а он ходил из кабинета в кабинет, от начальника к начальнику, пока ему не подписали заявление.
И сразу же возникла новая проблема, не менее сложная. Куда идти? К Лазареву? Петр Петрович возьмет, Шмаков не сомневался в этом. Тем более что все свободные вечера проводил он в лаборатории профессора — продолжал исследования, начатые еще при Лебедеве. Но многое ли успеешь сделать за вечер? И вообще, что это за научная работа, когда в голове совсем другие заботы? Так что же делать: пойти к Лазареву? Навсегда посвятить себя светотехнике? Наука интересная, и он не новичок в ней. В выпусках «Вестника Московского общества научных институтов» появились ссылки на его работы...
Ну а как тогда быть с радиотелеграфом, с электрическим телескопом Розинга? Отбросить всё это, пусть занимаются другие?..
Но слишком глубокий след остался от рассказа армейского прапорщика, от встреч с Бонч-Бруевичем, Вологдиным, Шулейкиным... Не простое дело — отбросить мечту, даже если мечта эта не единственная.
Про жадного человека говорят, что глаза у него расставлены шире, чем рот: всё бы съел глазами, да рот не позволяет. Настоящий ученый тоже по-своему жадный человек. Мысли, мечты, желания часто опережают его физические возможности. И тут-то важно не растратить себя, найти истинное место, пожертвовать одним ради другого...
В то утро Шмаков отправился на Шаболовку. Стоял апрель. Весеннее солнце растопило снег. С крыш стекала вода. По булыжным мостовым прыгали ручейки. Мокрые стены блестели в солнечных лучах, и от этого весь город казался обновленным и праздничным, словно кто-то заботливо умыл его в канун Первого мая.
С тех пор как Шаболовская радиостанция начала работать, Шмаков бывал здесь редко, — дела не позволяли. Но всякий раз, когда он подходил к Шаболовке, когда еще издали видел металлическую громаду, с необыкновенной легкостью взвившуюся в московское небо, радость и гордость переполняли его. Ради этого стоило недосыпать и недоедать...
И теперь, увидев знакомую мачту, Шмаков как-то сразу успокоился; сомнения отступили, — он правильно выбрал Шаболовку.
В то время в России еще не было исследовательских и проектных институтов. Экспериментальная работа во всех областях науки проводилась лишь при некоторых кафедрах университетов и учебных институтов. Радиостанции, которые собрали вокруг себя ведущих специалистов в области радиоэлектроники, по существу превратились в научно-исследовательские центры.
Проблемную же лабораторию Треста слабых токов на Шаболовке можно смело назвать первым советским научно-исследовательским институтом. Консультантами и руководителями лаборатории стали профессора Одесского политехнического института Мандельштам и Папалекси.
Шмакову повезло: Мандельштам и Папалекси согласились консультировать и его работу. Как хорошо, когда на пути молодого, способного ученого встречаются не случайные в науке люди, а настоящие ее рыцари! Шмакову в этом смысле действительно везло. Не всякий ученый может похвалиться такими учителями, как Лебедев и Лазарев, Мандельштам и Папалекси...
На Шаболовке Шмаков занялся радиотелефоном. Такое сочетание из двух принципиально разных видов электрической связи для нас звучит необычно и странно.
Старый наш друг телефон, изобретенный еще в прошлом веке американцем Г. Беллом, невероятно трудно представить себе без провода. А радио — немыслимо с проводами. Даже Попов называл свое изобретение беспроволочным телеграфом.
Правда, совсем недавно термин «радиотелефон», родившийся в начале двадцатых годов, снова было замелькал на страницах газет и журналов. Но речь шла не о работах Шмакова. В коротких заметках и в солидных статьях авторы рассказывали о недалеком будущем связи, и в частности, о маленьком радиотелефоне, который олицетворял это будущее. На словах всё получалось просто. Куда бы вы ни отправились — в лес по грибы или в тихую заветную заводь на рыбалку, в экзотическое путешествие по Кавказу или в деловую командировку во Владивосток, — всюду с вами (в кармане или за плечом) небольшой аппарат с вертушкой и множеством кнопок. Не знаю, как до остального, но кнопки будут непременно. Ни один журналист не представляет себе новинку техники без этих крошечных, но всемогущих пуговок. Итак, повернув номеронабиратель и нажав соответствующие кнопки, вы из любой точки земного шара можете переговорить с любым человеком на земле.
Не стоит исследовать соотношение реального и фантастического в таком радиотелефоне, — это уведет нас в сторону. Замечу лишь, что разговоры о маленьком радиотелефоне пока прекратились...
В двадцатом году Шмаков ставил перед собой задачу гораздо более скромную, чем та, о которой мы только что упомянули. Он мечтал построить радиостанцию для передачи голоса. Сейчас такое желание кажется наивным, но ведь тогда люди умели передавать по воздуху только точки и тире. Точка и тире — буква «а», тире и три точки — «б», просто три точки — «с», одно тире — «т». Ну а голос, музыка, всё многообразие звуков окружающего нас мира? Разве их зашифруешь в точки и тире?
Не только Шмаков работал над созданием звуковой радиостанции, — Нижегородская лаборатория Бонч-Бруевича решала ту же проблему по-своему.
На Шаболовке Шмаков познакомился с инженером Григорием Александровичем Куприяновым. Имя Куприянова мало кому известно, разве тем, кто с ним вместе работал. Он не сделал великих открытий, совершивших переворот в науке, а история науки хранит только самое выдающееся. Может, это и несправедливо, но что поделаешь, — иначе разбухнет история. Работы Куприянова (речь идет о совместных работах со Шмаковым; другие, к сожалению, мне неизвестны) забыты. Они сделали свое дело и передали эстафету дальше... Их забыли, но они живут в современной технике. Радиотелефон — первый совместный эксперимент Шмакова и Куприянова.
О скульпторе или художнике иногда говорят: у него талантливые руки. А какие руки могут сделать электронную лампу? В радиотелефоне Шмакова и Куприянова все детали — от ламп до точных колебательных контуров — были самодельными.
Сразу же стало ясно, что мощности передатчика не хватит, чтобы излучить в эфир электрические волны для дальних связей. Чтобы не терять понапрасну время, Мандельштам и Папалекси посоветовали соединить приемник и передатчик проводами.
Шмаков и Куприянов должны были осуществить радиосвязь по проводам и постепенно отработать все схемы. Потом уже можно было заняться увеличением мощности передатчика и освободиться от проводов.
Неудачу с первым передатчиком можно назвать счастливой неудачей. Идея Мандельштама и Папалекси применить провода изменила весь ход эксперимента с радиотелефоном и стала началом новой интереснейшей работы.
Шмаков и Куприянов решили осуществить по одной соединительной линии одновременно три телефонных разговора...
Раньше было так: каждый телефон имел свою соединительную линию. Сколько телефонов, столько и телефонных линий: целая паутина из проводов. Городская телефонная сеть и по сей день имеет подобное построение. От каждого аппарата на телефонную станцию идет свой «собственный» провод. Приборы АТС отыскивают линию нужного нам абонента, и мы получаем возможность вести телефонный разговор. В масштабах города такая система вполне оправдала себя, хотя время вносит коренные изменения и в городскую телефонную сеть.
Однако в двадцатые годы и междугородная связь была построена по тому же принципу. Сколько аппаратов— столько телефонных проводов. В то время не каждый счастливый обладатель телефона мог поговорить с другим городом: для этого пришлось бы натягивать сотни проводов. По одному же за сутки можно осуществить не так уж много телефонных разговоров.
