— Тимоха может у брата взять погранцовское подводное снаряжение, — вслух подумал Лёха. Як кивнул.

— И тогда Васёк выйдет по своим питерским каналам на покупателя. А дальше — смотря какой танк. Если «Тигр», да ещё и более-менее сохранный, то вам с Ленкой хватит на элитку в Питере, на хороший джип и на медовый месяц на Гавайях.

Лёха кивал, зачарованный перспективой.

— А если не получится? — спросил он. Як пожал плечами.

— Тогда после свадьбы поедете на три дня в профилакторий «Железнодорожник» в Гаврилове. Жить будете у её родителей, не тащить же её с младенцем к твоей матери в финский дом без воды и туалета.

— Хватит, — сказал Лёха тихо.

— Ну, хватит так хватит, — согласился Як, высыпая порошок в стакан и подавая его Лёхе. Лёха налил воды, помешал, выпил в три глотка.

Як ходил вокруг мешка с костями, глазами уткнувшись в блокнот, а правой рукой посыпая серый порошок из какой-то расписной солонки. В той же руке он держал сигарету, периодически затягиваясь. Порошок из солонки мешался с пеплом сигареты, падал вниз медленными хлопьями. Мистики и запредельности в происходящем было не больше, чем в тусовках ролевиков в Выборгском замке и их обсуждениях, как ковать мечи из железнодорожных рельс.

— Ыраах мастар костоллор. Ол кун кыра тыаллаах эта, — Як читал из блокнота монотонно. Лёхе хотелось спросить, что это значит, но он боялся прервать ритуал. Да Як, скорее всего, и сам не знал. Як дочитал и докурил — не происходило абсолютно ничего. Лёха пожал плечами.

— Ни мертвяки не встают, ни прушки не вставляют, — прокомментировал он.

— Может, это и не прушки, — отмахнулся Як. — Может, батя нашёл мой тайник и на лисички поменял. Ты просто так просил, не смог тебе отказать. Надо ж. было хоть попытаться…

— Ага, и десять процентов в случае успеха ты тоже от большой дружбы выторговал.

— Любовь любовью, война войной, — усмехнулся Як.

— Блин, а я, как дебил, фразы немецкие учил вею неделю. Цайген зи мир битте… ихь танк. Вот ты бы мне показал, Як?

— Ага, — рассеянно сказал Як, глядя в окно. Нашла туча, воздух потемнел. Бася заворчал во дворе. — Зря напрягался, кстати, в Нижнем Мире языков нет. Можно считать, что все по-русски чешут. И люди, и звери.

— Может, если бы ты у деда поучился, получилось бы? — затосковал Лёха. Очень хотелось найти клад. Расставание с мечтой было болезненным, как и взгляд в вероятное будущее.

— Шаманство не в учении, — сказал Як, поглядывая за окно и выбивая из пачки очередную сигарету. — Оно в крови.

— Чего ты всё в окно смотришь? — забеспокоился Лёха.

Як нахмурился, открыл рот ответить, но тут Бася зашёлся громким неистовым лаем. Лёха дёрнулся к двери, но встать не смог, ноги не слушались.

— Грибы всё-таки не подменили, — сказал он.

— И хорошо, — хохотнул Як. — У меня там, в тайнике, ещё кое-что спрятано, не хотелось бы батю развращать. Сиди, я пойду разберусь.

Лёха слышал его шаги по крыльцу, рокот голоса, лязг цепи. Бася гавкнул ещё пару раз, потом заворчал, замолк. Стало тихо. И тишина продолжалась, продолжалась, продолжалась.

Лёха опять дёрнулся встать — тело слушалось, как ни в чём не бывало. «Наверное ногу отсидел раньше», — подумал он. Толкнул дверь, сощурился. Туча ушла, солнце опять светило вовсю. Ни Яка, ни Басика во дворе не было. Цепь с порванным ошейником лежала в пыли у грядки с луком.

В недоумении Лёха прошёл по участку, заглянул к соседям. Пчелы тяжело жужжали у белого улья, на крыше сидела большая ворона и расклёвывала стык, зараза. Лёха повернулся к лесу и замер — на опушке стояла Леночка, смотрела на него, щурясь от солнца. На ней были джинсы и розовая футболка в чёрных цветах. Лёха бросился к ней.

— Привет, киса, — сказал он торопливо. — Ты как сюда добралась? Мы тут с Яком зависаем, он, по ходу, за Басей побежал, опять этот дурень с ошейника сорвался.

Леночка смотрела на него своими тёмными глазами внимательно, не моргая.

— Лёша, — сказала она, — я знаю, что ты должен сделать. Тебе нужно найти дом, накормить птицу и наступить на тигра. Тогда всё будет хорошо. И ты станешь, кем родился.

Она повернулась, не дожидаясь ответа, и пошла в лес. Лёха стоял огорошенный. Потом бросился догонять, перепрыгнул через упавший ствол, отыскал глазами розовое пятно. Догнал, зашагал рядом. Опустив глаза, увидел, что на Леночке розовые резиновые «лягушки», самая дурацкая обувь для леса — хуже, чем босиком. Он собирался было сказать ей об этом, но она остановилась, села на валун, подняла на него глаза. Лёхе не хотелось над ней возвышаться каланчой, он тоже присел.

— Я очень тебя люблю, Лёша, — сказала она медленно. — И всегда буду. Ты мне как брат.

У Лёхи засосало под ложечкой.

— Я выхожу замуж за Джари Хайкиннена, — сказала она. — Мы познакомились год назад, когда мы с мамой ездили в Финку на клубнику. Он внук хозяйки. Он ко мне приезжает раз в месяц, иногда два. Я с ним живу в гостинице. Тебе говорю, что езжу ухаживать за бабой Таней. А она умерла в прошлом году.

Лёха сглотнул, голову сжимало плотным обручем, реальность рушилась.

— А ребёнок? — спросил он наконец.

— Я не знаю, — Леночка качнула головой. — Но скорее всего, не твой. Джари.

— А если я тест потребую на отцовство?

Леночка завела глаза.

— Вот оно тебе надо, Лёша? Ну, даже если вдруг твой, какой ты отец, сам подумай. А нам с Джари судьбу поломаешь. Он меня так любит.

— И я люблю, — выдохнул Лёха, закрыв лицо руками. Жесты, которые в кино и в книжках всегда казались ему преувеличенными, надуманными — да кто ж так делает! — оказались естественными реакциями тела, пытавшегося совладать с внезапной душевной болью.

— Любишь, так отпусти, — сказала Лена. — Не хочу быть бухгалтером ОАО «Делянка» Леной Арбузовой, а хочу быть домохозяйкой Хелен Хайкиннен. Растить детей и клубнику, путешествовать.

— Так это про деньги? — догадался Лёха. — Так у меня скоро… Я поэтому…

Леночка помотала головой, грустно и окончательно.

— Не про деньги. Не только. Про то, какую я жизнь хочу, какую семью, кем хочу быть. Я из тебя выросла, Лёша. Думаю, и ты из меня вырос, только не признаёшься себе. Тебе просто так удобно, по накатанной.

Лёха кусал губы, сердце рвалось, ошмётки падали в ледяную пустоту внутри. Леночка смотрела на него серьёзно и честно. Он вспомнил, как впервые поцеловал её, давно, в детстве, как укачивал её, рыдающую, когда умер её отец, как они гуляли и целовались ночи напролёт в Питере. Он поднял руку и погладил её по щеке. Кивнул. Не удержал всхлипа, пошёл от неё дальше в лес.

— Лёша, — позвала она ему вслед. Он обернулся.

— Беги! — закричала она, и тут рядом с Лёхой земля разорвалась, от сосны полетели щепки, а на поляну перед ним выехал танк. Танк был большой, зелёно-чёрный и пах смертью и болотом. Башня повернулась, дуло уставилось на Лёху круглой леденящей чернотой. Он инстинктивно нырнул с валуна, съехал по склону, помчался по дну оврага. Невозможность происходящего делала всё еще страшнее. Крапива, разросшаяся на склоне, тут же исхлестала его лицо, шею, руки. Всем телом он чувствовал дрожь земли — тонны тяжёлого злого металла мчались за ним по лесу, круша кусты, треща молодыми деревьями. Танк на ходу выстрелил в склон перед Лёхой, воздух сжался и разжался, земля вздыбилась. Лёха полез из оврага, рассекая руки ежевикой, хватаясь за ветки, не чувствуя шипов. Впереди была Рыжая Горка, сюда они с мамкой осенью ходили за черникой. Тяжело дыша, Лёха полез по мшистым валунам. Он был уже почти на самом верху, когда снаряд разнёс в щепки большую сосну рядом с ним. Тяжёлая ветка стукнула его по затылку, острый сук вонзился над глазом, мир залило кровью. Застонав, Лёха упал на колени, почувствовал внутри дурную лёгкость, ткнулся мордой в лесной настил — рыжие сосновые иголки, щепки, молодые кустики черники. Напоследок почувствовал, как тело — тяжёлое, не его — покатилось куда-то вниз.

— Шшш, лежи спокойно, дядя Лёша, — послышался над ним детский голос. На лицо полилась холодная вода. Лёха приоткрыл глаза, удостоверился: она.