Линде вздрогнула и зябко поёжилась.

Дело в том, что он из приюта. Вы знаете про этот ужасный оползень, когда обрушилась часть Замковой горы вместе с одной из каменных башен. Прямо на Марктштрассе. Наверняка, видели фотографии в городском музее. Обвал произошёл ночью, и тогда погибло много народу. И ещё сильно пострадало здание исторического факультета вместе с библиотекой… Вот в тот памятный год и нашли на ступенях Хубертскирхе полуторамесячного Юбера. В корзине с приколотой к одеялу запиской на французском. Лицо, пожелавшее остаться неизвестным, просило покрестить мальчика под именем Hubert в честь покровителя охоты, епископа Люттихского, чей праздник во Франции отмечают 30 мая. Эта просьба была исполнена, а тот, кто отвечал в приюте Святой Маргариты за раздачу фамилий, очевидно, обладал чувством юмора, вот и придумал ребёнку такую «говорящую» фамилию.

— Так он не француз?

— Как знать? Высказывались некоторые предположения по поводу того, кем могли быть его родители. Но предполагаемый отец исчез чуть ли не за год до того, как нашли младенца. А мать либо умерла (если это была та, о ком всё судачили), либо обстоятельства не позволили ей оставить у себя ребёнка… Ему было лет пять, когда его взял на воспитание доктор Вильгельм Драхе, историк и краевед, бывший директор городского музея. После смерти жены он жил уединённо в своём загородном доме, и до десяти лет Юбер нечасто бывал в Киршберге. Во время своих редких визитов в город доктор Драхе непременно посещал книжную лавку, которой тогда владел дядя Айхенхольца — тот, что потом погиб на Западном фронте. Юбер в те времена был еще белее, чем теперь, ещё спокойнее и был похож на какую-то бледную личинку. Трудно поверить, но в детстве он своей внешностью вызывал отнюдь не любовь, а скорее лёгкое отвращение. В книжной лавке он забивался в угол с какой-нибудь книжкой и, сидя на полу, рассматривал картинки. Тогда-то они и познакомились с Вурмом. Он был, пожалуй, единственным из детей, кто проникся к Юберу симпатией. Да-да, у вашего патрона, кроме фамилии, есть ещё и имя…

— Вурм? Как река?

— Именно.

— Так вот, почему он всё время называет себя книжным червём!

— Да, а ещё нервно реагирует на шутки по поводу линдвурмов, святых и человеческих жертвоприношений. Но не только поэтому. Дело в том, что он сам стал свидетелем некоего страшного ритуала. Ему тогда было десять лет, как и Юберу. Совершенно непонятно, как и почему он оказался в тот день на Белой горе. Может, что-то почувствовал, может кто-то дал ему знать. Как они потом сами рассказали в полиции, Вурм Айхенхольц за какой-то своей мальчишеской надобностью поздно вечером прятался в кустах рядом с местом, которое называется Хайденлох. И в темноте он увидел, как Вильгельм Драхе верёвкой душил связанного по рукам и ногам Юбера. По собственному признанию мальчика, он не думал, что делает, схватил первый попавшийся под руку камень и бросил его в насильника. Попал ему прямо в голову, и тот, падая, стукнулся виском о скалу и тотчас умер. Вместо того, чтобы сразу пойти к старшим, дети, испугавшись, не нашли ничего лучше, как бросить тело в провал. Как они сумели это сделать, было абсолютно непонятно. По признанию родных Айхенхольца, дети явились глубокой ночью, когда они уже извелись в поисках племянника. Оба были грязные, исцарапанные, Юбер был в слезах, Вурма трясло. Но мальчик решительно заявил, что отныне Юбер будет жить с ними. Тётка Грета решила не задавать лишних вопросов, но когда она повела детей мыться, то обнаружила у Юбера на горле след от верёвки и такую же содранную кожу на запястьях. Утром её муж сходил за полицмейстером, и дети всё рассказали. Тело Драхе так и не нашли, но — и это на мой взгляд самое загадочное в этой истории — объявился его адвокат. Оказывается, за полгода до этих событий Драхе составил завещание, в котором в случае своей кончины или внезапного исчезновения объявлял своим наследником маленького Вурма. При условии, что его дядя с тёткой примут Юбера в свой дом на воспитание. Поскольку «малолетние преступники» скорее были похожи на пострадавших, никаких доказательств совершённого преступления, кроме их собственных слов, не было, да и дети явно были чем-то сильно напуганы, а значит, могли ошибаться, дело за отсутствием улик закрыли. Да и чета Айхенхольцев, как вы понимаете, не особенно была заинтересована в дальнейшем расследовании. Что именно произошло в ту ночь на Белой горе, до сих пор остаётся одной из загадок Киршгассе. Мне известно больше, потому что я был другом семьи, и после смерти мужа Грета часто обращалась ко мне за помощью. Но и остальные соседи, не знающие всех обстоятельств, чувствуют, что этих двоих связывает какая-то страшная тайна…

Линде, напряжённо слушавшая рассказ Киршбаума, опустила голову и обречённо произнесла:

— Они спят в одной комнате. И там всего одна кровать.

— Да, мне это известно. С той самой ночи, как Юбер поселился в доме на Киршгассе, они всегда спали в одной кровати, держась за руки. Грета мне рассказывала.

— Да, но…

— Фройляйн Линде, я никогда не интересовался тем, что происходит в чужих спальнях, но одно могу вам сказать точно: Юбер не похож на человека, которого можно к чему-то принудить. Скорее уж это справедливо по отношению к мягкосердечному Айхенхольцу. Но если вы любите кого-то из них, то вам придётся полюбить и второго. Тут ничего не попишешь. Они как Святой Хуберт с драконом в интерпретации вашего отца: непредставимы один без другого.

Адвокату Рубинштейну вот уже в который раз разбили стекло. Юбер, подметавший осколки, рассказал об этом за завтраком. Айхенхольц навестил соседа, потом вернулся, и они с Юбером нашли какую-то фанеру, чтобы было чем забить оконный проём. Через некоторое время лавка Айхенхольца пополнилась богатой подборкой юридической литературы.

Они сидели с Юбером в рабочей комнате и беседовали за разбором только что доставленных книг, не обращая внимания на приютившуюся у подоконника Линде, которая рассматривала художественный альбом.

— Ты знаешь, я иногда думаю, хорошо было бы, чтобы они все отсюда уехали, — задумчиво произнёс патрон, разглядывая книгу без обложки, неожиданно оказавшуюся введением в кельтскую мифологию.

Юбер пожал плечами:

— Они такие же горожане, как все остальные. И в той же мере находятся под покровительством святого градозащитника.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что городу, из которого уезжают его жители, угрожает опасность. Кем бы эти горожане ни были.

— Вот я как раз и хочу сказать, что меня беспокоят участившиеся погромы. И меня беспокоят не столько те, против кого они направлены, сколько те, кто их совершает. Если киршбергцы привыкнут бить стёкла и начнут получать от этого удовольствие, что станет с ними самими?

— Да, всё верно. Но я хочу напомнить, что каждый делает свой выбор самостоятельно. За спасение своей души каждый отвечает сам. Святой защитник бережёт только город, ему важно сократить количество возможных разрушений, снизить число будущих смертей. С этой точки зрения совершенно неважно, где найдут свою смерть его жители, в самом Киршберге или за его пределами. Это к вопросу об отъезде…

— Найдут свою смерть? Что ты хочешь этим сказать?

Юбер, до этого мирно листавший книгу, закрыл её и отложил в сторону:

— Помнишь Иду Майер, которую мы с тобой дёргали за косы и, кажется, оба хотели на ней жениться? Ты ещё страшно расстроился, когда узнал, что даже когда мы вырастем, ни одному из нас этого будет сделать нельзя.

— Да, помню. Она вышла замуж за какого-то банкира и уехала с ним жить в Берлин.

— Помнишь её прекрасные волосы?

— Конечно, помню.

— Так вот я видел сон, где люди в военной форме — чужой, не нашей военной форме, вспарывали мешки, набитые такими волосами. В каждом мешке — двадцать килограммов срезанных женских волос. Всего — где-то три с половиной тысячи таких мешков. Семьдесят тонн. Это примерно сто сорок тысяч женщин, подобных Иде Майер. Всего лишь в одном из лагерей смерти.