Они уже перешли мост, когда услышали позади крик. На другой стороне трое молодчиков в тропической форме с повязками на рукавах прижали к каменным перилам какого-то человека. Линде оглянулась на своих спутников: почему они не вмешаются? Патрон сжал челюсти и весь напрягся, словно только ждал момента, чтобы бросится обратно на мост, но тут ему на плечо легла бледная рука Юбера:

— У нас есть другие задачи.

— Какого чёрта! — возмутился Айхенхольц, смахивая его руку.

Двое в повязках обернулись. Прижатый к перилам воспользовался моментом и громко свистнул. С улочек, выходящих на Бисмаркплац, ему ответили, и вот уже застучали по плитам мостовой каблуки: несколько молодых людей бросилось на подмогу своему товарищу.

— Пойдём, без нас разберутся. Может быть поножовщина, — Юбер снова положил руку на плечо патрона, и на этот раз тот его послушался.

— И вправду, где ещё проливать кровь во имя светлого будущего? — пробормотал Айхенхольц, когда они отошли на некоторое расстояние, и сам же себе и ответил: — Именно здесь и надо.

— Почему? — не поняла Линде.

— Потому что здесь — место человеческих жертвоприношений, — раздражённо пояснил патрон.

Юбер ничего не ответил. Линде ещё раз посмотрела на нервно кусающего усы хозяина, потом — на мирно идущего рядом и, как всегда, нарочито спокойного Юбера, и всё-таки спросила:

— Но ведь это же было давно, ещё до принятия христианства?

— Да? До принятия христианства? — взвился патрон. — А ты что же это, думаешь, в Дыру с тех пор больше никто не падает? Нет больше поводов? Юбер, напомни, пожалуйста, сколько аббатов и монахов за всю историю монастыря туда скинули?

Юбер как будто задумался.

— Нет, так сразу я не скажу. Это надо считать. Но немало…

— Даже если говорить только об аббатах, — не унимался патрон, — то первым, кого туда сбросили, был сам основатель обители — Святой Хуберт. Исторический Святой Хуберт. Почему и всех реликвий от него — один только посох.

— А за что?

— Юбер, поведай-ка нам, пожалуйста! Будь так добр, просвети девушку, раз уж у нас именно ты олицетворяешь собой светлое начало.

Юбер, обычно с готовностью сообщавший мельчайшие детали из городской истории, на этот раз явно не горел желанием вдаваться в подробности:

— Считается, что то была месть родни за пропавшего без вести послушника. Подозревали, что у них с аббатом были особые отношения, и думали, что парень покончил с собой.

— А где об этом сказано? — изумилась Линде.

— В одной хронике XII века.

— Спустя три столетия! Так это могут быть просто домыслы.

— Могут, — согласился Юбер. — В монастырских анналах написано только, что в таком-то году первый аббат воссоединился с Богом.

— Но в любом случае, какие же это жертвоприношения?

Патрон, не произнося ни слова, сверлил взглядом Юбера.

— Видишь, — неторопливо продолжил тот. — Дело в том, что Дыра была создана именно для жертвоприношений. Это рукотворная шахта. Когда-то поселившиеся на берегах реки люди выбирали из своей среды человека… или он вызывался сам. Он принимал на себя будущие несчастья, и его бросали в Дыру, погребая злую судьбу вместе с ним в глубине горы. Собственно, от этого обычая и пошла легенда о драконе, якобы живущем в пещере на Белой горе.

— А я думала, что легенда о линдвурме родилась из созвучия с рекой. Из экспликации в городском музее я поняла, что жертвы приносили с целью предупредить наводнения, вроде как умилостивить реку. Она такая чёрная, что, и в правду, выглядит, как гигантский Змеечервь.

Айхенхольц усмехнулся:

— Из-за созвучия, из-за созвучия… Только к червю это, как ни смешно, никакого отношения не имеет. Рассказывай, Юбер, рассказывай!

— Ну, считается, что название реки происходит от имени кельтского божества, — нехотя продолжил Юбер. — Того самого, в честь которого названы Вормс[27] и родовое гнездо Бурбонов[28]. Есть какое-то родственное ему праиндоевропейское слово, обозначающее бурление, кипение, горячий источник и просто бурливую реку. Ближе к истоку Вурм — довольно неспокойная река, и в горах есть термальные воды.

— А знаешь, что самое смешное? — оживился патрон. — Что в галло-римский период этого бога ассоциировали с Аполлоном. Златокудрым богом-драконоборцем, предсказателем будущего, защитником от зла и болезней, богом улиц и берегов, охоты и леса, собак и дубов[29]. С богом, который дарует очищение совершившим убийство, а иных склоняет к тому, чтобы сброситься со скалы. А с учётом того, что древнегерманское имя нашего местночтимого святого состоит из двух слов «свет» и «разум», являющихся квинтэссенцией аполлонического начала, то становится и вовсе весело…

Отчаявшись отыскать в этом нагромождении слов и символов хоть какой-нибудь смысл, Линде повернулась к Юберу. Но тот шёл молча, опустив голову.

— Так что, как видишь, червь и червеубийца — это две стороны одной медали, — триумфально закончил свою мысль Айхенхольц.

«Ну, это-то и так было понятно», — с досадой подумала про себя дочь Дитриха Шверта.

Спешащие на работу клерки уже выпили свой утренний кофе, обсудили биржевые новости и даже успели позавтракать. Девушки и замужние дамы уже встали, но ещё не привели себя в порядок, чтобы идти по магазинам, в гости или засесть в кафе для обсуждения событий вчерашнего вечера и планы сегодняшнего. На какие-то полчаса в заведении Киршбаума воцарилась тишина, лишь несколько случайных посетителей допивали свой кофе, листая книги. Из-за полупрозрачных занавесок со столика у окна можно было видеть, как Юбер в своей неторопливой манере расставляет книги на только что вынесенных наружу столах.

— Ненавижу, — еле слышно пробормотала Линде, склонившись над чашкой кофе.

— И кого же это вы ненавидите, фройляйн Линде? — с отеческой улыбкой поинтересовался случившийся подле Киршбаум. — Неужто Юбер успел настолько разбить вам сердце?

— Ненавижу всю эту ситуацию. Юбер там, как канарейка в клетке. Как может взрослый человек настолько зависеть от своего патрона?

— А-а-а… Так это вас молодой Айхенхольц так раздражает? — рассмеялся Киршбаум, присаживаясь к ней за столик.

— Да он какое-то чудовище! Относится к Юберу, как к своей собственности. Всё время к нему придирается, всё время чем-то недоволен.

— Да-а-а… — всё так же посмеиваясь, протянул Киршбаум. — По мне, так на птичку в клетке больше похож сам хозяин: все время щебечет, скачет туда-сюда, всегда такой энергичный, беззаботный, хоть и ворчит всё время.

— Ой, вы тоже это заметили? Меня это просто из себя выводит! Я едва сдерживаюсь, чтобы ему что-нибудь не сказать. По-моему, это недостойно мужчины. Настоящий мужчина должен быть умным, рассудительным, а патрон только и делает, что ворчит, капризничает да несёт всякую чушь.

— Ах, фройляйн Линде… Вы несправедливы к мужчинам. Признайтесь, вам самой отвратительна даже мысль о том, что женщина непременно должна быть привлекательной.

Нахмурившись, Линде склонилась над чашкой.

— Зачем же требовать от других соответствия собственным стереотипам? А что до Айхенхольца, то я вас уверяю: нелепо куражится он только в вашем присутствии. И всё оттого, что вы ему нравитесь.

— Я?! Нравлюсь патрону?! Да он меня терпеть не может! И всё время ревнует ко мне Юбера!

— А вы на него так раздражаетесь, потому что он тоже вам, на самом деле, очень нравится. И гораздо больше, чем Юбер.

Тут Линде, окончательно насупившись, уткнулась в свою кофейную чашку, всем своим видом показывая, что отныне и по любому вопросу мнение господина Киршбаума для неё ровно ничего не значит.

— Но вы в чём-то правы, — уже без улыбки продолжил Киршбаум. — У них не простые отношения. Начать хотя бы с того, что когда-то ради Юбера, Айхенхольц, похоже, убил человека.