«Смеялись наши ангелы-хранители…» Смеялись наши ангелы-хранители И пили свой нектар на брудершафт В сияющей заоблачной обители, Где за окном прекраснейший ландшафт, И, может быть, строчили донесения — Мол, в корне пресечён был смертный грех… И даже принимали поздравления Восторженно-сердечные — от всех. И вспоминали чистые и нежные, Кто и кого для вечной жизни спас, И радостные крылья белоснежные Всё дальше уносили их от нас. И только лишь один, совсем неопытный, Как двоечник, оставшись не у дел, В своём углу о нас молился шёпотом И души наши грешные жалел. Возвращение с рынка Брести вперёд по выбоинам, по Раскисшей грязи, смёрзшемуся салу Из гололёда — вьючною тропой Бездумно, безнадёжно и устало. Брести вперёд, не думая уже: Куда? Зачем? — с авоськами, с кошёлкой, Вороной ковыляя по меже, В пыли теряясь ржавою иголкой. С рождения до самого конца, За шагом шаг — всё дальше и бездомней. Отечество… Не ведаю отца. Прости меня… Не ведаю… Не помню… «Чай с вишнёвым вареньем…» Чай с вишнёвым вареньем — о Господи, счастье какое, — Розовеет окно за дремотными складками штор, Добродушнейший чайник лучится теплом и покоем, Тихо звякает ложечка о мелодичный фарфор. Чай с вишнёвым вареньем — о Господи, хоть на минуту Задержи, не стирай эту комнату, штору, окно — Неизведанный мир, детский образ чужого уюта, Недосмотренный сон, дуновение жизни иной. «А по такой погоде — только пить…» А по такой погоде — только пить, И о пропавшей жизни тихо плакать, И бормотать, что под Крещенье слякоть Лишь только в наказанье может быть. Мешать в стакане пьяную слезу С какой-нибудь дешёвой горькой дрянью, Пить за любовь, прощенье и прощанье, За каждое бревно в своём глазу И морщиться. И наконец устать От самого себя — безмерно, страшно… Сегодняшний день спутать со вчерашним И с чертовщиной — ангельскую рать. А утром еле веки разлепить, Зевая, потащиться на работу, В автобусе пихнуть локтём кого-то И злобно буркнуть: «Надо меньше пить!». Мальский погост Вместе с белою звонницей древней Церковь спряталась в самом низке, От холмов, от полей, от деревни, Убежав к обмелевшей реке. И, быть может, поэтому только На земле уцелела она — В груду мусора, в хаос осколков, В облак пыли не превращена. Схоронившись под влажною сенью, Под отчаянным взмахом креста, Всё, мне кажется, ищет спасенья Та испуганная красота… Непривычною нежностью знобкой Дрогнет сердце, когда пред тобой Улыбнётся печально и робко Меж берёз — куполок голубой. «Там, где нужно плакать, я шутила…» Там, где нужно плакать, я шутила. Да ещё, к тому же, слишком зло. Что тут скажешь? — «Господи помилуй!» Мне заменит весь молитвослов. Пусть не так, как должно, я сумела Веру и надежду сохранить, Но в узлы вязалась то и дело Жизни неотбеленная нить. И врезалась, раня и тревожа, Заставляя крепче сжать кулак. Что ж просить о милости?.. И всё же Буди милосерден — просто так. Экскурсия Обратите внимание: крепость слегка в стороне От посёлка. Вы знаете, кажется мне, Расстояние — благо обоим. Оно неспроста, Разделяя, хранит слишком разные эти места. Вот — ворота, вот — мост, но разрушен последний пролёт, И прогулочным шагом сюда ни один не войдёт. Вот — бревно над пролётом, последним пролётом моста. Но как шатко оно! А под ним — пустота, пустота… Но в стене есть пролом, а точней — безопаснейший лаз, Это годы пробили здесь брешь. Очевидно — для нас. Вот — бойницы, вот — башни. Не правда ль, внушительный вид? Что внутри? — ничего. Время здесь не течёт, но кружит, Завихряясь в ложбинах, меняя свой путь каждый раз, Не делясь на «вчера» и «сегодня», «потом» и «сейчас», Проникая вовнутрь через каждую трещину, щель… Нет, часы вам не врут. Но отсчёт здесь другой вообще. Двор меж грудами сора крапивой так густо зарос, Будто кто-то посеял. И может возникнуть вопрос: Отчего после нас остаётся крапива, крапива одна. Нет, ещё — бузина. Оглянитесь же — вот и она. Это — церковь. Конечно, креста вместе с куполом нет. Ни свечей, ни икон. Только свет, только воздух и свет. Вот — остатки погоста, они различимы едва. На обломке плиты ещё можно нащупать слова И прочесть по складам: «…приидите ко Мне все тружда…» — По неровному сколу, чернея, кривится звезда. Плоть работает в поте. И всё-таки трудится — дух. Если голос возник, значит, должен возникнуть и слух. Нас, однако, учили: когда я, как водится, ем, То, конечно, я — глух; и по-рыбьи, естественно, нем… Но попробуйте, встаньте вот тут, у пролома в стене, Со своею душой оглушённою наедине. И услышите звук — это шёпот прибрежных кустов, Или голос, срываясь, дрожит от мучительных слов: «Я — воззвавший, Я — Тот, Кто хотел вас отвлечь от еды, Я — бескрайняя память, Я — боль самой чистой воды. Я — воззвавший. Я — Тот, Кто над вечностью строил мосты, Но зависли они, словно крик Мой, среди пустоты. И у каждого есть ненадёжный последний пролёт… Кто услышит Меня? Кто пойдёт по мосту? Кто пройдёт?» Там, во рву, земляника рассыпана в мокрой траве… …обратите внимание: крепость — тринадцатый век… …до райцентра доедем, наверное, около двух… («…Я — воззвавший в пустыне, Я — только лишь Голос и Слух».) Но, вгрызаясь камнями, как будто зубцами — пила, Стены делят пространство, и время, и нас пополам. И в проходе сквозном ничего, ничего больше нет — Только воздух и свет, только мост через воздух и свет. |
