«Вот так и прожить…» Вот так и прожить всю жизнь в единственном городе, на той же улице, в том самом доме, куда тебя принесли, и откуда когда-нибудь вынесут. С детства помнить уйму деталей. К примеру: выбоин, трещин в асфальте, надписей или — скрипа качелей в недавно исчезнувшем сквере. Всё понимать, ходить каждый день на работу, не ждать ничего. слушать музыку времени, чувствовать, как мир, сквозь тебя протекая, перестаёт быть твоим. «Девочка в музыкальном классе…» Памяти Виолетты Абрамовны Ведерниковой — моей учительницы музыки Девочка в музыкальном классе Едва высиживает за инструментом Положенное для урока время: Она уже отбарабанила гаммы, Она несложный ноктюрн сыграла И за часами следит украдкой. Нет, музыкантом она не станет. Учительница, как печальная фея, С именем сказочным и певучим, Слегка покачивает головою И говорит: «У тебя такие Лёгкие руки, послушные пальцы, Играешь ты достаточно бегло, Быстро схватываешь всё, что нужно, И только терпения не имеешь И не умеешь паузы слушать». Взяв карандаш, она прямо в нотах Над паузой пишет слово «Дослушать!» Женщина, притащившись с работы, Семью накормив и посуду вымыв, Робко присаживается к фортепиано И, разогрев непослушные пальцы, Играет ноктюрн довольно коряво. Заметив над паузой слово «Дослушать!», Слушает, как между двух аккордов Падает жизнь, замирая эхом, Как тишина поглощает время, И еле слышно вздыхает вечность. «Комната погружалась на дно…» Комната погружалась на дно Времени. И оно втекало В четырёхстворчатое окно, Маялась лампочка в полнакала. И просачивался между рам Голос, сжавшийся до предела: …жизнь, расползающаяся по швам, рассыпающаяся то и дело… Чей-то голос выплакивал страх, И отсыревшие сигареты, И неудержанное в руках То, чему названия нету. Корчился, муку в себе храня, Болью пульсировал. И казалось, Что и вокруг, и внутри меня Нечто и впрямь по швам расползалось, Плавилось, истлевало… Нет — Таяло, оставляя дыры. Кто-то резко выключил свет, Кто-то вышел вон из квартиры. Миг — и прозрачную плоть тишины, Разворачивающуюся из ночи, И чужие лёгкие сны Яростно рвал будильник. И клочья Падали в руки, чтоб легче мне Было готовить наряд паяца: Шить, вышивать, выживать. И не Ждать, не надеяться, не бояться. «Мне не за что любить свою страну…» Мне не за что любить свою страну. Я отслужила словом ей и делом, Я отслужила ей душой и телом И разделяю с ней её вину. Я знаю, что фальшив её фасад, Бесчеловечны мёрзлые просторы, И коммунальные глухие норы, И этот — исподлобья — быстрый взгляд. Я знаю то, что время может быть То чуть кровавей, то подлей и гаже, Дурней — начальник, а чиновник — глаже, Наглее — вор. И — нечего любить. Я знаю пустыри, где вороньё, Да вечный страх, да сердца перебои… И всё же я с тобою. Я — с тобою. Любовь моя… Отечество моё. На даче А я стараюсь жить как можно тише, Счёт не вести деньгам, часам и дням. Пишу про дождь, танцующий на крыше, Присматриваюсь к травам и камням. Вина не пью совсем, и кофе тоже Почти не пью, всё больше — молоко. Расстанусь скоро с куревом, похоже… И мне не то чтобы совсем легко, Как в раннем детстве с бабушкой на даче Живётся в буколической тиши Среди берёз и клёнов, но — иначе, Чем в городе… Сиди себе — пиши. А лучше — не пиши. Довольно чуши! Не думай ни о чём и ничего Не делай. Только слушай, Только слушай Шаг времени и музыку его. В Изборске Туристы нескончаемым потоком Стремятся к родникам — смеясь, жуя, Охотно покупая сувениры, Открытки, пирожки и огурцы, Хватаются за фотоаппараты, Пытаются себя запечатлеть На фоне. Умирают от восторга. И тут же гадят, Ибо — естество. А со скалы поверх людских голов Глядит бесстрастно крепость. Эти камни И не такое видели… Для них Практически ничто не изменилось. Лишь в башнях каждый день за слоем слой Сгущается и оседает эхо, Порой переливаясь через край, Как будто бы туман… Тогда в долине Услышать можно чей-то смертный стон, Крик ярости, и фантиков шуршанье, И свист стрелы, и мотоцикла рёв. По правде говоря, — и то и это, И те и эти равно чужды мне, Укрывшейся средь взвода юных клёнов, Штурмующих валы. Мир состоит Из трепета легчайшей светотени, Из ласточек, творящих в небесах Евклиду неподвластные фигуры, Из робкого журчания ручья, Пофыркиванья лошадей в низине, Неспешного гудения шмелей, Кузнечиков сухого стрекотанья И слюдяного шороха стрекоз. Мир пахнет перезрелой земляникой, Камнями и полынью, и — водой, Ломающей чужие отраженья, Смывающей и уносящей их, Как временные хрупкие помехи, Чтоб снова — только небо отражать, Как будто бы вокруг и в самом деле Ничто не изменилось. |
