«Я — всей душою горя и любя…» Я — всей душою горя и любя. Мне же в ответ: «Пойми, Со стороны посмотри на себя — Стыдно перед людьми». И на смиреннейшее «Прости!» — Дрожь покрасневших век, Вздох: «Ну когда ты себя вести Будешь как человек!» И на отчаянное «За что?» — Лишь поворот спиной: «Люди выносят ещё не то — Так что терпи, не ной». На вдохновение и на труд — Только усмешка: «Что ж, Знаешь, как люди умеют? — А тут Просто твой выпендрёж». Но дожила, дождалась наконец — Знамя победы, рдей! — Я — с ерундою, а мне: «Молодец! Всё прям как у людей». Только вот, как башкой ни крути, Слышу собственный смех: «Так притвориться! Так провести Всех, ну буквально — всех». Кажется, в гору пошли дела, А на душе — грешок: Вроде и впрямь людей провела — Как-то нехорошо… Разоблачат — и взведут курки… Так вот и стой в полный рост, Пряча то крылышки, то клыки, То чешую, то хвост. «Безнадёжнейшее сопротивление…» …Моё сопротивление нелюбви. М. Башаков Безнадёжнейшее сопротивление — Крестный, а всё же — путь… Запах ладана, запах тления. Вспомни — и вновь забудь. Это — времени колыхание Гасит мои шаги. Только прерывистое дыхание, И — не видать ни зги. Господи, сколько же раз я пыталась Выдрать со лба печать… Что сквозь каменную усталость Я должна прокричать В страх, в захрясшие поясницы, В толщу чужого льда?.. Контрабандист, нарушитель границы — Вот, кто я есть — всегда. Болью — живой и горячей — биться, И, рассыпая звон, Вдрызг расшибаться об эти лица, Крепкие, словно сон. И — всепрощения взор коровий Скользнёт по казённой стене. Я никогда не боялась крови. Просто есть вещи сильней. Вспышками яростной мощи вселенной Сквозь неживую муть — Сопротивление, — благословенно, Благословенно будь. Это — бьющий на поражение И возрождающий вновь Ток высочайшего напряжения — Ненависть и — любовь. Поэзия
А я сказала: ты забудешь всех. И ты забудешь всех на самом деле, Ты спутаешь часы и дни недели, Сравняешь неудачу и успех, И подвиг — с нераскаянной виной, А истину святую — с грешной ложью, Чтоб странником слепым по бездорожью Идти за мной. «Тщетно отряхиваясь от бытовой шелухи…» Тщетно отряхиваясь от бытовой шелухи, Кажется, в ночь с воскресенья на понедельник, Я поняла, что рай — это место, где можно писать стихи, И никто не подумает даже, что ты — бездельник. Там, в раю, моя фляжка всегда полна Свежей водой, и, что особенно важно, Там для меня есть время и — тишина, И карандаш, как посох в пустыне бумажной. Можно идти, оставляя чуть видный след, Вырвавшись из коридоров и кухонь душных… Самое главное — там начальников нет — Добрых, злых, жестоких, великодушных. И вот, когда недожаренные петухи Готовятся клюнуть, ибо в окне — светает, Я думаю, рай — это место, где можно писать стихи, Подозреваю, что там их никто не читает. «Ужмись!..» «Ужмись!» — Я старалась, но места всё равно не хватало. «Ещё!» — словно пружина, срывалась и била в первый попавшийся лоб. «Уймись!» — Никак не могла унять истечение жизни. «Да брось ты!..» — Бросала. Но это был бумеранг. «Не строй из себя!..» — если не из себя — из чего же ещё тогда строить? «Должна. Ты должна наступить на горло собственной песне!» — И вот с треском ломаю каблук об её железное горло. «Если б я родилась, скажем, в благообразной Германии…» Я люблю тебя, жизнь… К. Ваншенкин Если б я родилась, скажем, в благообразной Германии, Там, где всё аккуратно — коровы, дома, лопухи, То любила бы пиво, копила бы деньги и знания, Уважала законы и вряд ли писала стихи. Если б я родилась в легкомысленно-женственной Франции, Там, где так хороши и любовь, и вино, и духи, То изящно флиртуя, я век не сходила б с дистанции — Заводила романы и вряд ли писала стихи. Если б я родилась в золотистой, певучей Италии, Там, где небо смеётся, а солнце — сжигает грехи, Там, где зреют лимоны, растёт виноград и так далее, Я бы пела, как птичка, но вряд ли писала стихи. Но живу я в России, с глазуньей дар Божий не путаю, Чтоб в ночи не замёрзнуть, полешки последние жгу, И люблю непонятно за что эту горькую, лютую, Неуютную жизнь. И стихи не писать — не могу. |
