«По чьему приговору умирают миры?..» По чьему приговору умирают миры? За дощатым забором золотые шары Нагибаются, мокнут, и в пустой палисад Непромытые окна равнодушно глядят. Тёмно-серые брёвна, желтоватый песок, Дождь, секущий неровно, как-то наискосок, Мелких трещин сплетенье, сизый мох на стволе И моё отраженье в неразбитом стекле. Это память чужая неизвестно о чём Круг за кругом сужает и встаёт за плечом, Это жёлтым и серым прорывается в кровь Слишком горькая вера в слишком злую любовь. Слишком ранняя осень, слишком пёстрые сны, Тени меркнущих сосен невесомо длинны, И прицеплен небрежно к отвороту пальто Жёлтый шарик надежды непонятно на что. «Земляника во рву…» Земляника во рву Меж разморенных солнцем камней. Раздвигая траву, Я, как ветка, склоняюсь над ней. Пулемётным свинцом Время скосит меня — ну и пусть. Помертвевшим лицом В земляничную россыпь уткнусь. Недописанный стих Обречённо вздохнёт у плеча… На ладонях моих Земляничная кровь горяча. «Похрустывает жёлтая щебёнка…» …И мыслями о вечном, о высоком делилось с нами пристальное небо. Ю. Шестаков Похрустывает жёлтая щебёнка, А воздух солнцем наискось прошит. Шагает конь. Но время пылью тонкой Вдоль дремлющих обочин закружит, И я услышу чуть заметный шорох Змеи, струящейся наперерез Кузнечику, и тишину на хорах Невыносимо-пристальных небес. И, может быть, успею удивиться. Увидев холм, дорогу и кусты. И всадника — глазами хищной птицы, Взирающей с безмолвной высоты. Но конь рванёт — и, рассыпая эхо, Я, словно по тончайшему лучу, На отголосок солнечного смеха Мерцающею тенью полечу. «Лишь вечер выйдет за порог…» Лишь вечер выйдет за порог, И щёлкнет ключ в замке — Серебряный единорог Спускается к реке. И еле слышно в лунный щит Ладонью бьёт волна, И ветер кожу холодит, И длится тишина. И напряжённее струны Дрожит воздушный мост, Сияют, в гриву вплетены, Лучи далёких звёзд. Мерцает серебристый свет, Стекая по спине, И свет иной ему в ответ Вздыхает в глубине. Плывёт воздушный хоровод, Струится млечный ток… Он в воду медленно войдёт. И сделает глоток. И в вышину протянет взгляд, Пронзая звёздный прах, И капли света зазвенят На дрогнувших губах. И полетит высокий звон В чужую ночь, во тьму, Чтоб улыбнулся ты сквозь сон Неведомо чему. Зарисовка с натуры Хозяйка из коровника идёт — Ссутулена спина, грузна походка. Зато подойник полон… Рыжий кот То ей в лицо заглядывает кротко, То сладко щурит томные глаза, То громко распевает, то бормочет, И, словно золотистая лоза, Вокруг распухших ног обвиться хочет. Ворчит хозяйка: «Что, невмоготу? Уж потерпи, а то — явился, здрасте!..» А наливает первому — коту, Немного ошалевшему от счастья. А покупатель может подождать, Попредвкушать горбушку мягкой булки, Пока в бидон, такой пустой и гулкий, Ещё течёт парная благодать. Озеро В бережных ладонях травянистых, В солнечных рассыпчатых монистах, В золотисто-смуглой тишине, Беззаботно и до слёз лучисто, Озеро подмигивает мне Бликами, дробящимися зыбко, Маленькой увёртливою рыбкой… И, своей игрой увлечена, Морщится лукавою улыбкой Лёгкая прибрежная волна. Плещущее ласково-напевно, Спящее, как светлая царевна, И, совсем немного погодя, — Озеро, нахмуренное гневно, Напряжённо ждущее дождя. Озеро, которое мне снится, В каждом сне свои меняет лица И к себе запутывает путь, То, в котором мне не отразиться И воды рукой не зачерпнуть. «Лошадь идёт по дорожке притихшего парка…» Лошадь идёт по дорожке притихшего парка, Листья летят и щекочут ей чуткую спину… В еле заметную ниточку первая Парка Молча вплетает осеннюю паутину. Вся бесприютность, потерянность нашего рая Сжата в коричневых завязях будущих почек… Лошадь идёт по дорожке. И Парка вторая Нить измеряет и сматывает в клубочек. Время дрожит светотенью, и всё-таки длится Так осязаемо-плотно и неуловимо… Лошадь идёт по дорожке. И третья сестрица Лязгает сталью. И снова — сослепу — мимо. |
