«Зимний рассвет в окне, выстуженно-огромном…» Зимний рассвет в окне, выстуженно-огромном, Не позволяет мне жизнь переждать в укромном Месте и, как сверчку, облюбовавши щёлку, В ночь, в не свою тоску просвиристеть-прощёлкать. Утренний неуют звонок в пустой квартире, Шторы — потуже в жгут, двери — пинком пошире. Холодно, и светло, и чересчур просторно, В тоненькое стекло ветер стучит упорно. Тоненькое стекло, изморози иголки, Остро и слишком зло бьётся пульс на осколки. И, смешав имена, судьбы и крошки хлеба, Хлещет в провал окна яростный холод неба. «Он ждал инфаркта после сорока…» Он ждал инфаркта после сорока, Поскольку это всё же был бы выход Оттуда, где его по капле, тихо Высасывала странная тоска. Он ждал инфаркта, будучи вполне Нормальным и практически здоровым, Одетым, сытым, под семейным кровом, И оттого непонятым вдвойне. Он ждал инфаркта. Он привык к жене, К подросшим детям и к своей работе, К тому, что жизнь отпущена по квоте, И к беспричинной, ноющей вине. Он ждал инфаркта, ибо не умел Уйти в запой, внутри себя разбиться, Влюбиться страстно, истово молиться, И дни его крошились, будто мел. Он ждал инфаркта просто потому, Что ведь должна у боли быть личина — Вполне материальная причина, Понятная и людям, и ему. Он ждал инфаркта, чтобы разогреть Вкус к жизни, как холодные консервы, Поправиться, родным испортив нервы, И от совсем другого помереть. «Не суди ты меня слишком строго…» Не суди ты меня слишком строго, Пожалей ты меня, пожалей, Не придавливай прямо с порога Правотою железной своей. Не суди заполошную птицу, И пришедший непрошенным стих — Нам с тобою обоим простится, И осудят нас тоже — двоих. Ради жизни, грохочущей мимо, И молчанья, что ждёт впереди, Я прошу тебя — слышишь, любимый, — Не суди ты меня, не суди. Воспоминание Средь коммунального кошмара Взрывалось: «Сука!.. Падла!.. Шмара!..», В дыму, в чаду, в горелом жире Метались тени по квартире. И, набухая, вызревал, Как чирей на носу, скандал. Да нет — разминка, перепалка… Суды знавала коммуналка! А это так — подрали глотки И разошлись. В стопарик водки Набулькал, охая, сосед. И в кухне выключили свет. А у дверей за стенкой тонкой Стояла я — совсем девчонка, И понимала: виноваты Какой-то счётчик, киловатты… И слушала: сосед зевал И жизнь проклятой называл. С тех пор прошло годов немало — Нас время быстро разменяло, И стало прошлое белёсо… Но вот родимые вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?» Всё так же яростно звучат. По трезвости, а то — по пьяни, В глухой ночи, в похмельной рани… И я пытаюсь, вспоминаю, Но память, прошлое сминая, В ответ мешает всё подряд: Россия… счётчик… киловатт. «Плачет рождённый в ещё не осознанном страхе…» Боящийся несовершенен в любви. Первое соборное послание Иоанна Богослова, 4:18 Плачет рождённый в ещё не осознанном страхе, Вытолкнут в мир непонятно за что и зачем. В смертном поту, в остывающей липкой рубахе Кто-то затих, от последнего ужаса нем. То, что выходит из праха — становится прахом. Между двух дат угадай, улови, проживи Эту попытку преодоления страха — Жизнь, где боящийся несовершенен в любви. [2] «Я войду, и ты припомнишь разом…» Я войду, и ты припомнишь разом Все мои учтённые грехи: Наизнанку вывернутый разум, Лошадей, приятелей, стихи. Безалаберность мою, мою никчёмность, Неуменье делать по-людски Ничего — то странную огромность, То сухие крошки да клочки. Милый мой, ведь я всё это знаю, Знаю, может быть, яснее всех, Плачущее сердце пеленая, Как младенца, в беззаботный смех. Ангелы твои, напившись чаю В образцово-правильном раю, Колпаком дурацким увенчают До скончанья дней — башку мою. Романс Мой дорогой, мой слишком дорогой, Когда бы я умела быть другой, Всем существом привязанною к дому — Быть может, мы бы жили по-другому. И сердце, позабытое в степи, Я б отыскала и велела: «Спи!» Но вечен скрип тележный средь равнины, И терпкий привкус горечи полынной, Не исчезая, дремлет на губах. И выбелило солнце долгий шлях. Мой дорогой, мой слишком дорогой, Когда бы я умела быть другой, Когда бы я умела быть иною — Со взором тихим, с гибкою спиною… Но вот — на отблеск дальнего костра Я полетела — всем ветрам сестра, Черпнув из глубины времён однажды Придонную мучительную жажду Той воли, что и не было, и нет… И тесен дом, и узок белый свет. вернуться Стихотворение помещено в книге (стр. 91), в её содержании пропущено. — Примеч. верстальщика. |
