«А во дворе густой туман похож…» А во дворе густой туман похож На волглое бельё с казённой койки. Из форточки сочится запах стойкий, И по спине волной проходит дрожь. Гуляют сквозняки. Мои шаги Пересекают вектором движенья Невидимые петли и круги И гаснут в коридорном средостенье. На грани фола — жизнь. В чужой уют, В трёхмерное пространство неумело Я год за годом втискиваю тело И душу, перекрученную в жгут. И только заоконный мой двойник Изученно-неведомой природы Так тих и светел, словно он постиг Простую геометрию свободы. «Отец мой был похож на волка…» Отец мой был похож на волка — И сед, и зол, и одинок. Лишь на руке его наколка — Раскрывший крылья голубок. Нелепо и довольно криво Он всё летит из дальних стран, Где сильный, молодой, красивый, Мой батя не от водки пьян. Где мать жива. А я, быть может, В проекте, или даже — нет. Где лёгкие тихонько гложет Дымок болгарских сигарет. И, напрочь забывая лица, Сквозь морок, суету и тлен Я снова вижу эту птицу, Летящую средь вздутых вен. И в зеркале заворожённо Ловлю который раз подряд Всё тот же странно-напряжённый, Неуловимо-волчий взгляд. «В этом городе всё вперекрёст, вперехлёст, вперекос…» В этом городе всё вперекрёст, вперехлёст, вперекос. Загадай на монетку — там решка с обеих сторон. Всё — мираж, всё — коллаж, ускользающий дым папирос, Тени ангельских крыльев средь вспугнутой стаи ворон. Портупеей бумажной крест-накрест слепое окно… Эй, лихач, погоди!.. Но размашист рысачий разбег. И за здравие флота в бокалах вскипает вино, И на саночки с телом замедленно падает снег. На изломе времён, осыпаясь, меняются дни, Легче пуха взлетают и рушатся тяжестью плит. Затемнение снято, и в город вернулись огни. И пронзённое шпилем, голодное сердце — болит. «Когда отпустит боль, я вдруг увижу…» Когда отпустит боль, я вдруг увижу Фабричную трубу, кирпич двора, И буквы на стене, под самой крышей, Кричащие: «Гагарину — ура!» И небо, что в прицельном перекрестье Оконных рам похоже на дыру, И флигель, где кусок прогнившей жести Крылом подранка бьётся на ветру. Отпустит боль, и я ещё услышу, Быть может, через трещины в стене — Скрипичная мелодия всё выше Взбирается по тоненькой струне. С естественностью веры бестревожной, С наивностью гармонии простой — По лестнице крутой и ненадёжной Над вечно равнодушной пустотой. «Под Одессой…» Под Одессой В местечке со странным названием «Каролина Богаз» Сизый тростник Весь в завитушках улиток Сухо шуршит на ветру. Мелкие розы И многоэтажный чеснок Обступили крыльцо Низенькой мазанки Окнами прямо на море. Мальчик хозяйский Сыплет песок мне в ладонь Из своей узкой, Солнечно-смуглой ладошки, И говорит: «Всё — тебе. Погляди, сколько много — тебе». Струйка песчинок Течёт и течёт между пальцев. Мне восемь лет, И поэтому — вовсе не страшно. Елагин остров На ботиночках шнуровка Высока, остры коньки. День — что яркая обновка, И румяная торговка Прославляет пирожки. Вензелей переплетенье, Жаркий пот, скользящий бег… И — дворцовые ступени, Львов чугунное терпенье, В чёрных гривах — белый снег. Всё расплывчатей и шире Круг от прожитого дня. На часах всё ниже гири, Может быть, и правда — в мире Нет и не было меня? Только лёд прозрачно-ломкий, Только взмахи детских рук, Ивы у прибрежной кромки, Звон коньков да сердца громкий, Заполошно-частый стук. «Вечер снова кружится в пустых разговорах и ссорах…» Вечер снова кружится в пустых разговорах и ссорах, А прикроешь глаза — и дневной утомительный бег Обращается вспять… Но послушай: за окнами — шорох. Это просто на землю тихонечко падает снег. Так раздвинем же шторы пошире и хоть на мгновенье Отряхнёмся от злой и ненужной словесной трухи. Посмотри: это снег белизной своего всепрощенья Укрывает, не глядя, поспешные наши грехи. «Когда революция выжрет своих…» Когда революция выжрет своих Детей — романтичных убийц, поэтов, Идеалистов, и память о них, Что называется, канет в Лету, Когда уйдут её пасынки — те, Которые, выйдя откуда-то с боку, Ловят рыбку в мутной воде И поспевают повсюду к сроку, Когда сравняются нечет и чёт, И козырь — с краплёною картой любою, И обыватель вновь обретёт Счастье быть просто самим собою, Когда добродетели, и грехи, И неудобовместимые страсти, В общем раздутые из чепухи, Станут нам непонятны отчасти, Когда перебродит в уксус вино, И нечего будет поджечь глаголом, Придёт поколение next. И оно Выберет пепси-колу. |
