— Почему? — невозмутимо спросил Ярцев.

— Все нервы он у меня вымотал.

— Объясните.

— Каждый день одно и то же. Вот, например, сейчас. Я говорю: «Пойдете на стрельбище, подготовите мишени». А он: «Почему?» «Что почему?» — спрашиваю. «Почему я?»— говорит. «Я так приказываю». «А»,— говорит он. «Не «а», — поправляю,— а «есть». «Есть!» — повторяет он. Я объясняю: «Вначале поставите мишени для ручных пулеметчиков, потом для автоматчиков и карабинеров». А он опять спрашивает: «Почему?»... «Что почему?»... «Почему вначале для пулеметчиков, а потом для автоматчиков?». Я снова говорю: «Потому что я так приказываю», А он заладил свое: почему?

— Что же вы предлагаете?

— Посадить на гауптвахту. За пререкания. Этак я ему в бой идти прикажу, а он будет рассуждать: почему да зачем?

Серебренников ждал, какое решение примет начальник заставы.

— Как вы думаете, следует посадить Бородулю на гауптвахту?—спросил Ярцев своего заместителя.

Пулатов заметил:

— А все ли мы перепробовали? Гауптвахта—крайняя мера.

— Так что вы предлагаете?

— Прежде всего я бы не позволил выводить себя из терпения,— сказал Пулатов, обращаясь к Назарову.

— Разумный совет,—вставил Ярцев.—Итак гауптвахты не будет.

«Правильно!» — одобрил про себя Серебренников и спросил:

— Скажите, товарищ Назаров, а нельзя ли найти такое дело, где можно Бородулю назначить старшим?

— Бородулю старшим? — усомнился сержант Назаров.

— А почему бы нет?

— Верно!— подхватил Шарапов.— Скажем, выделить несколько солдат на уборку двора и назначить Бородулю старшим.

Лейтенант Пулатов поддержал:

— Подберите солдат побойчее, да как следует проинструктируйте.

Назаров наконец понял:

— Попробуем, товарищ лейтенант.

— Пробуйте,— одобрил и капитан Ярцев.— Только по-моему и подбирать никого не надо. Возьмите свое отделение. Я заметил, что среди новобранцев есть несколько человек, очень напоминающих по своему характеру Бородулю... Вот всё и сделается само собой.

— Есть! — ответил Назаров.

— А вами, товарищ Шарапов, я недоволен,— сказал Серебренников, когда командир отделения вышел.— Говорить, что человеку рано вступать в комсомол — проще простого. Нужно решительно ломать его характер. И ведь вы это прекрасно знаете. Так в чем же дело?

Шарапов вздохнул.

Лейтенант Пулатов незаметно показал на сердце.

— Идите,— мягче разрешил Шарапову Серебренников и задумался.

Потом он сказал, переводя взгляд с Ярцева на Пулатова:

— Тут правильную мысль высказал командир отделения. А вот вы, товарищи, пошли бы с Бородулей в бой?

Ярцев уклонился от прямого ответа:

— Три благодарности за отличную стрельбу...

Пулатов счел благоразумным промолчать.

— Так как же насчет боя? — повторил Серебренников.— Мы на фронте говорили новобранцам: в бою побывать—цену жизни узнать.

— Дорогая цена,— сказал Ярцев.

Серебренников пристально посмотрел на него:

— Верно — дорогая. Так вот, когда я к вам в следующий раз приеду, чтобы вы, начальник заставы, сказали мне: пойду в бой с Бородулей. Поняли?

— Так точно.

— Не ошибитесь.

— Не ошибусь! — Ярцев встал. Пора было объявлять боевой расчет.

— Есть такая минута в жизни, — медленно произнес Серебренников,— когда проверяются все волевые и физические качества человека, его любовь к Родине, способность к мышлению и самопожертвованию во имя большой цели... Вы меня понимаете?.. Есть такая минута, которая определяет, зря человек прожил до сих пор или нет. Эта минута определяет и другое: правильно ли воспитывали человека: школа, родители, комсомол... наконец, мы с вами... Как видите, очень ответственная минута.

Серебренников помолчал.

— И, между прочим, эта минута великого испытания может быть не только в бою. Вот, скажем, идет к цели изобретатель. И что-то у него не клеится. Еще минута — и можно спасовать. Но он пересиливает себя и именно в эту минуту добивается успеха. Или скоростное резание металла... А рекорд хлопкосборщика?! Всё, товарищи, проверятся этой минутой... Я вам скажу больше: такая минута может повториться в жизни человека не однажды, и всякий раз он должен быть готов встретить ее достойно. Солдат — тем более, потому что в эту минуту решается его жизнь и жизнь товарищей.

Серебренников снова помолчал.

— Так вот, капитан Ярцев,— повторил он.— Я требую, чтобы в следующий раз вы мне твердо сказали: пойду с Бородулей в бой!..

...Все они смотрят на Бородулю: худой и длинный Свиридов, тоже худой, но покороче, Загребайло, пучеглазый Кальман, толстощекий Назаров — однофамилец командира отделения.

Бородуля тоже смотрит на них. Вот задача: командир отделения приказал убрать двор и назначил его старшим. Бородуля так опешил, что даже не спросил его: а зачем? Он вдруг подтянулся и твердо, по-солдатски, ответил: есть!

Командир отделения кивнул и пошел по своим делам.

Не знает Бородуля, как вести себя с новобранцами, но смотрит на них строго. Соображает.

Свиридов нетерпеливо переступает с ноги на ногу.

— Вот ты,— обращается к нему Бородуля,—марш за ведром и будешь поливать двор.

— Кто—я?—удивленно спрашивает Свиридов.

— Ты,— повторяет Бородуля.

— Кто — я?— опять говорит Свиридов.

— Кто — ты?— усмехается Бородуля.— Известное дело: две ноги в одном голенище.

Свиридов растерянно смотрит на свои длинные, как у цапли, ноги и раздумывает: обидеться ему на Бородулю или не стоит?

А Бородуля уже говорит Загребайло:

— Начнешь подметать от конюшни.

— А-а,— тянет Загребайло.

— Что значит «а»?— спрашивает Бородуля, подражая командиру отделения.—Такого слова не должно быть.

— А-а,— снова тянет Загребайло.

Бородуля сердится:

— Есть, рядовой Загребайло. Есть! А не «а».— И начинает чувствовать себя настоящим командиром. Оказывается, это приятное чувство.

Загребайло молчит.

— Повторите!— требует Бородуля.

— Ну, есть,— безразлично тянет Загребайло.

— Без «ну»!— говорит Бородуля.

— Без «ну»,—повторяет Загребайло, и все новобранцы весело улыбаются.

Добродушное лицо Бородули багровеет: да как они смеют улыбаться?!

— Вот вы двое,— приказывает он,— начнёте подметать от казармы.— Он тычет в грудь Кальману и Назарову,— а ты, Загребайло, от конюшни... Бегом марш за метлами!

Все четверо бегут за метлами.

— А ты, лагман, куда побежал?— кричит Бородуля.

Свиридов поворачивает голову, однако продолжает бежать дальше.

— Тебе говорят, тебе!—надрывается Бородуля.

Свиридов понимает, что Бородуля обращается к нему, но бежит еще быстрее.

«Лагман» не нравится,— думает Бородуля.— Ладно, назову тебя по фамилии». Однако никак не может вспомнить фамилию Свиридова. Тогда он бежит за новобранцами. Они разбирают метлы, и Свиридов тянет к себе самую лучшую.

— Отставить!— кричит Бородуля Свиридову.— Я тебе что приказал? Поливать двор!..

— Почему мне?—заискивающе спрашивает Свиридов.

— Я так приказываю!— совершенно выходит из себя Бородуля.

Свиридов вдруг пугается и бежит за ведром.

Остальные новобранцы, расхватав метлы, бегут к казарме. Бородуля едва успевает поймать за рукав Кальмана.

— А ты куда?

— Я подметать.

Что подметать?

— Двор подметать.

— А куда ты бежишь?

— Вот туда!— Кальман растерянно смотрит вслед товарищам.

— К казарме?—уточняет Бородуля.

— К казарме.

— А я что тебе приказал?— спрашивает Бородуля.

— Что приказал?— Кальман таращит глаза.

— Чего ты глаза выпучил?— кричит Бородуля.— Я тебе приказал: подметай от конюшни!

— Это вы не мне, это вы Загребайло приказали,— оправдывается Кальман.

— Как не тебе?— удивляется Бородуля.

— Я не знаю как...

— Почему не знаешь?

— Не знаю...

— Чего заладил: не знаю, не знаю!.. Солдат всё знать должен!—снова сердится Бородуля.— Подметай от конюшни!