Он не будет рассказывать о всех тех ужасах, которые пришлось пережить в концлагере. Во всех концлагерях было одинаково жутко, и вряд ли он сообщит что-нибудь новое.

Но время шло, а он оставался жив. И вдруг его переводят в другой лагерь. Вот об этом он хочет рассказать, потому что иначе невозможно понять всего того, что с ним случилось.

Новый лагерь находился километрах в ста пятидесяти от Берлина.

Он не верил своим глазам: вокруг стояли только таджики и узбеки, туркмены и киргизы, да еще казахи. Все, как и он, в лохмотьях, истощенные, жалкие, поддерживающие друг друга, чтобы не упасть, и не понимающие, зачем их сюда согнали.

И вдруг на деревянный помост, который не сразу разглядели, поднялся человек с густой, черной бородой, в чалме. Его длинный черный халат вылизывал наспех сколоченные доски. Человек прижал руки к груди и пропел, закатывая глаза:

— Бисмиллоху рахмону рахим...

Он читал молитву. Он просил аллаха сжалиться над несчастными, опутанными коммунистической пропагандой людьми, которые отныне возвращаются к вере и будут служить аллаху, как записано в коране.

Потом «вернувшихся к аллаху» погнали в баню и выдали зеленые робы, и накормили горячим супом.

А потом всех их разбили поротно и повзводно и выстроили на плацу.

Снова на помост поднялся чернобородый мулла, низко поклонился долговязому оберсту[18] в пенсне  золотой оправой и обратился к строю военнопленных:

— Слушайте, мусульмане!

Оберст стоял, широко расставив ноги, по-бычьи втянув голову в плечи.

— Наши враги — русские! — выкрикнул он срывающимся фальцетом.— А все мусульмане— друзья! Мы протягиваем вам руку помощи. Зачисляем в Туркестанский легион великой германской армии! Хайль Гитлер!

Несколько голосов недружно ответили:

— Хайль!

Оберст ударил в ладоши.

Рассыпалась барабанная дробь.

Отделение эсэсовцев вынесло полковое знамя. На голубом полотнище с белой полосой, в белом кругу возле древка горел золотой полумесяц.

Потом какие-то младшие офицерские чины обошли строй «вернувшихся к аллаху» и вручили каждому нарукавные эмблемы с изображением минарета.

— Гот мит унс[19]!— кричал оберст и тыкал пальцем в бляху своего ремня.

Потом «обращенных к вере» заставили принять присягу и целовать знамя. А тех, кто отказывался, расстреливали.

Одна мысль тогда руководила им: выжить, найти способ вернуться к своим. И он стал легионером...

Абдусаломов замолчал.

Подполковник Шилов обменялся взглядом с Заозерным.

Конечно, они знали о Туркестанском легионе. Формирование его началось вскоре после разгрома немцев под Москвой. В то время гитлеровцы спешно основали марионеточную организацию, которая впоследствии стала называться «Туркестанским национальным комитетом». Прикрываясь целью борьбы за создание «единого туркестанского государства», этот комитет руководил подготовкой и засылкой шпионов и диверсантов в советский тыл. Насколько большое значение придавалось комитету и его легиону свидетельствует тот факт, что руководство ими осуществляли непосредственно остминистерство, занимающееся делами оккупированных территорий, имперская разведка «Абвер» и главное управление СС.

К этому времени, видимо, и относился рассказ задержанного агента.

Абдусаломов снова заговорил.

Им не сразу вручили оружие. С утра и до ночи зубрили коран и молились... А не так повернулся — плети. Не так посмотрел — в карцер. Не то сказал — расстрел перед строем. За попытку к бегству — пуля на месте... И снова зубрили коран, и молились, со страхом поглядывая на эсэсовские дубинки, не пропускавшие никого.

Шли дни и недели в беспрерывном молении и муштре. И вот однажды в лагерь приехал человек в черном костюме и черном галстуке, в ослепительно белой манишке и скрипящих штиблетах. Он был среднего роста, с густыми черными волосами. Точеное лицо его, бледное, как у европейца, тем не менее принадлежало сыну Востока. Надломились в улыбке бескровные, тонкие губы.

Человек в черном костюме был крупной фигурой. Его охраняли эсэсовцы, и сам оберст относился к нему почтительно.

— Вали Каюм-хан! — объявил он и выкинул вперед руку.— Хайль Гитлер!

— Хайль! — ответил человек с бледным лицом и обратился к застывшим в строю легионерам:

— Братья, мы с вами одной крови и одной веры. Аллах да поможет нам!..

Это был тот, кого немцы готовили в президенты своей Туркестанской республики.

Вали Каюм-хан — матерый враг советского народа. Сын ташкентского торговца, в 1922 году он был направлен на учебу в Германию, но затем отказался вернуться на родину и стал агентом немецкой разведки. С приходом Гитлера к власти занимался антисоветской работой среди эмигрантов. Был назначен руководителем «Туркестанского национального комитета». После разгрома фашистов бежал в английскую зону оккупации и по заданию английской разведки приступил к возрождению своей организации на территории Западной Германии.

Знал ли Абдусаломов, кого заслушался в тот роковой для него день?!.

...Позже, с группой легионеров-фанатиков он оказался во Франции. Здесь снова попал в плен, на этот раз к американцам, и очутился в Марокко, где со временем превратился из военнопленного в «перемещенное лицо».

Подполковник Шилов хорошо знал, что значит «перемещенное лицо»: человек без родины, без прав и защиты. Заозерный тоже знал это и сдвинул брови.

— Я искал работу и молился аллаху,— продолжал Абдусаломов.— Но аллах был далеко, как родина, куда я уже не мечтал вернуться. А я страшно грустил по родине. Честное слово!.. И молил аллаха дать мне силы всё вынести. И голодал, и плакал. А потом слез не стало. И меня будто не стало... И вдруг встретил такого же, как я, нашего пленного. Он — ашхабадец. И его история похожа на мою. Он тоже ходил без работы. Мы стали ходить вместе. И мечтали о родине, и готовы были умереть, но прежде увидеть ее!.. И ведь так не год, не два. Гораздо больше!.. Перемещенные лица!..

Абдусаломов задыхался.

— Отдохните,— предложил подполковник.

— Нет, нет! — возразил Абдусаломов, словно боясь, что ему помешают высказаться.— А потом совершилось чудо: мы оказались в полицейском участке и наелись досыта, и подписали какую-то бумагу. И Кулиев сказал:. «Слава аллаху!»..

— Кто такой Кулиев? — спросил Шилов.

— А тот ашхабадец...

Заозерный вдруг подумал, что Кулиев и мог оказаться тем утопленником, которого выловил старшина первой статьи Шарапов.

Начальник отряда отлично помнил, как выглядел утопленник, и переглянувшись с подполковником, предложил Абдусаломову описать внешность Кулиева.

Нарушитель задумался.

— Смуглый,— выговорил он наконец. — Черноволосый.

— С усами? — подсказал Заозерный.

— С усами,— не очень уверенно согласился Абдусаломов, и полковник решил, что Кулиева могли заставить отращивать усы в последние дни перед выброской на задание.

— Что вы еще можете сказать? — спросил Шилов.

— Неприметный он,— словно извиняясь, ответил задержанный.

— Так что же с вами было дальше? — Шилов отодвинул стул и устроился удобней.

Нарушитель торопливо ответил:

— Нас отвезли в Западную Германию и уже оттуда — за океан.

Абдусаломов и Кулиев согласились работать на американскую разведку. Иначе они не видели возможности попасть на родину.

— Почему же именно вас избрали агентом? — перебил подполковник.

Абдусаломов потупился:

— Дед у меня муллой был, и об этом знали еще в легионе...

Шилов хотел о чем-то спросить, но Абдусаломов продолжал горячо:

— Я не виноват!.. Дед муллой был. Ну и что?

— Ничего,— невольно подтвердил подполковник.

— Вот именно,— обрадовался нарушитель.— Я ведь учился в школе и работал, и не скрывал, что дед муллой был. И ничего.,. Но тут мне сказали: времена другие. И всех верующих преследуют.. И родственников верующих.. А дед — мулла. Да еще я был в легионе... В общем, я запутался. Совсем запутался.  Хотите — верьте, хотите — нет. А пароль я сказал правильно: рубаи Омара Хайяма и чайник. А рядом положить спички. Крест накрест. Вот так. Только не сейчас и не в Энабаде, как я говорил на заставе, а спустя некоторое время, когда устроюсь. Может быть, через месяц или два... В Ташкенте... В ресторане «Бахор». С кем—не знаю. Но обязательно в понедельник или четверг.