— Чего высматривал?

— Да интересно ж, как куют.

— Интересно?

— Ага.

— Повесить мерзавца на Тверской дороге.

И повесили. Почему на Тверской именно? А чтобы другой подсыл, едущий оттуда, видел, что его ждет в Москве.

Из Новгорода к Юрию Даниловичу тайные послы припожаловали: «Приходи на наш стол».

— Вот видишь,— сказал Юрий Кавгадыю,— меня в Новгород зовут, а Михаила оттуда выгнали.

Лестно, конечно, князю московскому было такое приглашение. Но как Москву оставлять? На кого? На этих губошлепов Афанасия и Бориса? Да и по горькому опыту предков — того же Невского — Юрий знал, сколь шаток новгородский стол. Господа славяне — народ капризный. Сегодня позовут, а завтра выгонят. За ними не заржавеет.

«Пойду сяду у них, а в это время Михаил Москву захватит,— думал Юрий.— А там славяне мне путь укажут. Куда ж я денусь? Нет-нет, сегодня мне в Новгороде садиться рано. Успею».

Призвал Юрий Данилович к себе Афанасия:

— Слушай, Афоня, новгородцы меня на стол зовут.

— Ну и иди.

— Мне нельзя, сам понимаешь. Михаил сейчас за каждым шагом моим следит, подсылов кучами засылает. Иди пока ты, сядь за наместника.

— Сидел уж. Спасибо. Боле не хочу.

— Почему?

— Я слово князю Михаилу дал, в Новгород боле ни ногой.

— Подумаешь, слово.

— Че «подумаешь», че «подумаешь»? Он мне тоже слово дал.

— Какое?

— А такое, что если нарушу свое, то в следующий раз, если пленит, сразу повесит.

— А ты испугался?

— А ты бы не испугался? Да? Нет, Юрий, мне в Москве безопасней.

— Так ты что? Если я пойду на Тверь, ты и от похода откажешься?

— А куда денешься? Откажусь.

«Ну и помощнички,— досадовал Юрий Данилович, но, вспоминая собственные страхи в Орде, где-то и оправдывал брата: — Впрочем, пожалуй, он прав, не желая рисковать головой».

Посоветовался князь и с Родионом Несторовичем: как, мол, быть с Новгородом?

— Я бы пока не советовал его на шею вешать.

— Почему, Родион?

— Да он еще от голодовок не оклемался. С него сейчас корысти, что от козла молока.

И Юрий Данилович отпустил послов, сказав им, что, мол, как только разберется с Тверью, сразу и примет Новгород под свою высокую руку.

— А когда, Юрий Данилович?

— Да думаю, этой зимой и управлюсь.

— Ежели понадобится, мы поможем.

Какой же дурак от помощи отказывается? И Юрий Данилович тут же обговорил с послами помощь Новгорода Москве:

— Приведите к первому снегу ваш полк к Торжку.

Послы новгородские довольны были, хоть не впустую приезжали: князя не привезут, зато хороший союз против Михаила заключили, одобренный даже ханским послом.

Кавгадый вынужден был «одобрять» личные союзы, поскольку всякое его согласие хорошо оплачивалось. Как тут устоишь? Втайне Кавгадый надеялся, что в последний момент удастся примирить противников, как это и случилось у Костромы. И опять же не без корысти для него. «Союз» одобрил — платите, помирил — тем более платить полагается. Хорошая жизнь у ханского посла. Прибыльная.

И хотя Кавгадый послан был Узбеком утишивать русских князей, его присутствие, как ни странно, подталкивало Юрия Даниловича на обострение отношений с Михаилом Яросла-вичем и на скорые действия.

Москве было слишком разорительно содержать без дела отряд татар, сопровождавший посла. Если их оставить на зиму, то к весне они и их кони просто съедят Москву, обглодают до костей. Уже не говоря о насилиях, творимых ими по посадам.

— Да,— вздыхал сочувственно Родион Несторович,— таких гостенечков так просто не выгонишь. Их надо к делу пристраивать. И самое лучшее: пусти их, Юрий Данилович, в зажитье на тверские земли. Пусть Михаил их покормит, не все ж нам кормить.

— Придется. Иначе на то лето начнут мне москвички татарчат рожать.

— И самому надо бы выступить, князь.

— Как думаешь, куда?

— Тебе лепш начать оттуда, где летом вы сошлись.

— С Костромы?

— Ну да. Иди через все княжества, начав с Углича, и наращивай силу. Смотри: Ростов, Дмитров, Переяславль — после каждого города в твоем полку прибыток будет. Свернешь на Клин, а там уж и Тверь пред тобой. С захода татары подойдут, от Новгорода славяне. Михаил в клещах окажется, раздолбаешь его. Може, и пленишь, тогда и продиктуешь ему ряд свой.

— Да уж если пленю, он у меня запищит.

— Ну вот, видишь, как славно. Ты не забывай, что ныне ты не только князь, но и родственник хана. Как у тебя с ней, с татаркой-то? Все ладом?

— Ладом, ладом,— отмахнулся Юрий Данилович, столь пустячным ему вопрос показался.

Впрочем, не все там ладом складывалось. Хотя как посмотреть, с чьей стороны взглянуть. По прибытии в Москву поселил Юрий жену во дворце, а для наложницы Стюрки определил ближнюю клеть от крыльца. Это очень даже удобно было.

Надоест этот «лягушонок» холодный, жесткий, выйдет князь из опочивальни, пройдет на крыльцо, спустится на землю, нырнет в клеть — и вот уж в жарких объятиях Стюрки. Она для этого и дверь никогда не запирает. Кто, кроме князя, сунется к ней? Блаженствует князь, Стюрка на седьмом небе от счастья, хотя, конечно, не столь неистов он как раньше, не зря ж молвится: жена не пиявка, а кровь сосет. Но Стюрка и этим довольна, знает, что только она по-настоящему удовлетворяет князя, она, а не этот «лягушонок» ордынский. И оттого подобрела, поласковела пирожница к княгине. Пирожки ей печет самые разные, сама носит к ней.

— Вот, княгинюшка, свеженькие с зайчатинкой... А вот еще с грибочками, а эти с потрошками.

Ест княгиня Агафья с удовольствием, кивает Стюрке благодарно:

— Спасибо, спасибо. Действительно, эти вкусные пирожки.

Стюрка, ухмыляясь, думает, подлая: «У меня-то вкусные, косоглазая, вот твой-то пирожок, видно, не очень вкусен для князя. Уж две ночи от меня не вылазит».

Догадывается княгиня об отношениях мужа со Стюркой, но вида не подает, не хочет унижаться. Она ж из царевен. Да и по своему ордынскому закону знает, что у князя может быть много жен. Даже у ее отца их было не то десять, не то девять. Уж и не вспомнит. Так что для нее это почти естественно. Правда, обидно в душе: князь, а ходит к пирожнице.

И Стюркина «тетка» Мотря для княгини старается изо всех сил. Обшивает ее. Нашила ей исподних рубах с десяток, белых и красных, летник с унизанными жемчугом рукавами, опашень с золотыми пуговицами, теплую телогрею о шестнадцати серебряных застежках.

Но особенно княгине понравился сшитый Мотрей русский головной убор — кика. Высокое чело кики было изукрашено золотом и усыпано жемчугом и драгоценными камнями. По бокам кики с двух сторон ниспадали жемчужные шторы до самых плеч, задняя часть кики, подзатыльник, была сделана из собольего меха.

И когда Агафья надела опашень, а на голову водрузила кику, Мотря ахнула от восторга:

— Ах, милая княгинюшка, как ты хороша в этом! Вот теперь пусть кто усомнится, что ты не великая княгиня.

Агафье понравились эти русские одежды. Но особенно развеселил ее муж, когда, войдя, в первые мгновения не узнал жену.

— Кто это? — удивился Юрий Данилович.

Скорее всего, он слукавил, чтоб сделать жене приятное, но она действительно долго смеялась его ошибке.

— Я что пришел, Агаша,— заговорил князь наконец,— Завтра отбываю я на рать, и мне хотелось бы...

Но она не дала ему окончить, перебила:

— И я с тобой.

— Но поход, а там наверняка и битва, женское ли дело?

— Жена должна быть рядом с мужем,— решительно заявила княгиня и добавила уже не столько твердо: — Если она любимая жена.

— Да, да, Агашенька,— обнял Юрий ее за талию,— ты у меня любимая. Но ведь в таком наряде в поход не пойдешь.

— Я все это сниму и опять надену свое — шалвары, кожух и шапку. Мы будем рядом.

И как ни отговаривал ее Юрий Данилович, припугивая опасностями, она решительно стояла на своем: «Я еду с тобой».

И действительно, в день отъезда княгиня сидела уже на коне в своем татарском одеянии, наилучшим образом приспособленном к верховой езде. Сидела крепко, как влитая. Из оружия она взяла с собой лишь лук со стрелами и нож с костяной ручкой, который болтался у нее на поясе в кожаных ножнах и предназначался, конечно, не для боя, а для резки мяса на привале.