Ехать пришлось довольно долго. Коней оставили с одним из гридей в какой-то низинке, а далее с полчаса шли пешком. На одной из полянок в лесу их встретил Митяй. Он расставил всех по местам, тихо предупредив:
— За спиной у вас сеть.
И исчез. Время тянулось медленно. Но вот вдали пропела охотничья труба, и сразу там завыли, закричали кличане, застучали колотушки, затрещали трещотки. И лес словно ожил. Залаяли, затявкали собаки.
Застрекотала где-то сорока, явно выдавая присутствие какого-то зверя или человека. Когда на поляну выскочили вепри — целый выводок,— все произошло в считанные мгновения. Визг диких свиней, рычание псов, удары копий.
Двух молодых вепрей-годовичков убили сразу, третьего добивали уже запутавшегося в сети. Старый секач ушел, унося на себе обрывки сети и уводя за собой наиболее назойливых псов.
Все были взволнованы. Скоротечность происшедшего не давала возможности восстановить по порядку картину случившегося. Все говорили наперебой, мало слушая друг друга:
— Он на меня, а я его...
— Бью, а копье скользит...
— Ну тут я вспомнил — под лопатку надо, под лопатку...
— Копье как соломинку переломил...
— У меня сердце в пятки...
— А я и про кинжал забыл...
— Рылом, рылом мне в колено...
— А мне сапог распласнул-таки, паразит...
Наконец явился Митяй — главный ловчий. Справившись о добыче, велел одного вепря забрать кличанам. Лишь тогда спросил:
— Ну, все целы?
— Все.
— И слава Богу. Хорошо, хоть матерого пропустили.
— Так он молнией промчался меж нами.
— Вот и хорошо, что меж вами. Наскочил бы на кого, стоптал бы и кишки выпустил.
Одного гридя отправили за конями, Сысой взялся добывать огонь, Митяй, вынув засапожник, принялся свежевать одного вепря.
Княжичи, Михаил и Александр, раскинув под кустом кор-зно, сели отдыхать. Отмахиваясь от комаров веткой березы, Михаил сказал:
— А ты молодец, Александр, не струсил.
— Хы. Трусить на ловле нельзя — удачи не будет.
— А где ж можно трусить?
— Нам? — переспросил Александр и, помолчав, ответил: — Нам, пожалуй, нигде нельзя. Слишком многие смотрят на нас.
— Ты вот собираешься в Орду ехать. Не боишься?
— А что мне бояться? Я ведь выход повезу, не рать поведу.
— А почему отец сам не везет?
— У него тут забот полон рот. С новгородцами сладу нет. И потом, хочет, чтобы я с ханом познакомился, пригодится, говорит, на будущее.
— А как тебе моя сестра? Понравилась?
— Конечно.
— Слушай, Александр, если ты женишься на ней, давай жить мирно. А?
— Я согласен.
— А то я погляжу на отца твоего и его брата Андрея, все время в ссоре.
— Сейчас помирились вроде. Пировали вместе, крест целовали на любовь.
— А мы вот с братом Святославом мирно живем. И вообще, если б не татарский набег этот с дядей твоим, у нас бы тишина и мир были. Татары много весок пограбили и пожгли. Людей попленили.
— Что делать? Дяде Андрею захотелось великим князем стать.
— Но это ж не по закону, не по старине, великим князем должен быть старший в роду. Сегодня это отец твой — Дмитрий.
— Татары плевали на нашу старину... Они вон даже Невского — деда моего — унизили этим, отдав великий стол его младшему брату Андрею. А теперь вот и с отцом то же повторяется.
— Но как-то же он добился великокняжеского ярлыка?
— Ничего б он не добился, если б сама Орда не раскололась. Сейчас одна на Волге — в ней хан Менгу, а другая на Дону — там хан Ногай сидит.
— А ты к какому хану поедешь?
— К Ногаю. Он сейчас сильнее Менгу, и он же отцу ярлык дал.
— Да,— вздохнул Михаил,— золотое время до прихода татар было у нас, никому не платили, никому не кланялись.
— Все равно ссорились. Оттого и татары нас победили, что меж нашими дружбы не было. Пока русские княжества будут врозь тянуть, быть нам вечно под Ордой.
— Вот я и говорю, дружить нам надо. Вон твой отец с родным братом ссорятся. А вот мой Святослав с двоюродным братом в мире да ладе живут.
— Это с кем?
— А с Данилой Московским.
— Ну, дядя Данила мужик разумный, он с отцом ладит.
Тем временем Сысой высек огонь, запалил трут, от него бересту, а от нее уж ветки. Трут спрятал в плотную коробку, где он должен погаснуть до другого раза, и стал ломать и подкидывать в огонь сушняк.
— Ярославич,— позвал, обернувшись,— давайте ближе к огню, а то вас комары съедят.
Княжичи перешли к костру. Сысой подкинул на огонь сырой травы, чтоб побольше дыму было.
Вскоре прибыли гриди с конями, привезли походный котел, залив в него воду, повесили над огнем. К тому времени Митяй разделал вепря, мясо порубил на куски, тяжелую шкуру повесил на нижний сук березы. Кишки выбросил псам, с вожделением ждавшим награду за труды.
— После лова их домой не загонишь, пока свежатинкой не угостишь,— сказал Митяй,— Знают твари свое право.
— А если б не было добычи? — спросил Сысой.
— Э-э, их только б видели. Но все равно в веску впустую б не воротились. В веске-то их, почитай, не кормят, эвон, мол, лес, сами кормитесь. Загнали б зайца, а то глухарку б на земле нарыли.
Потрескивал, пылая, костер, клокотал котел, пуская душистый пар, гриди напристраивали у огня копья с насаженными на них кусками мяса. Жарили.
— Вот уж верно в «Слове» поется: с конца копья вскормлены,— заметил княжич Александр.
— В каком слове? — спросил Михаил.
— В «Слове о полку Игореве». Не читал?
— Где там. У нас все сгорело.
— Я другой раз приеду, привезу тебе список.
— Привези, не забудь. А про че там?
— Да князь Игорь был такой на юге сто лет тому назад, ходил на половцев ратью. Как говорится, пошел по шерсть, а воротился стриженым. Вот и сочинил это «Слово» о походе. Сам обжегся, других предупредить решил.
— Ну, и себя, наверно, оправдать?
— Отчасти, возможно, и из-за этого. Но сочинил хорошо, складно, ничего не скажешь. На рати опростоволосился, но в слове вельми преуспел. Однако князья наши не послушались этого «Слова». Пренебрегли. А зря.
— Почему?
— Ну как же, он же звал к объединению, чтоб все заодно. А что вышло? Сам видишь, под татарами уж пятый десяток. Не впрок нам наука-то, не впрок, Миша.
Переяславец впервые назвал тверского княжича по имени, и Михаилу это было приятно. Он чувствовал, что они сближаются с Александром, что сейчас здесь, в лесу, меж ними завязываются теплые отношения, и хорошо бы, чтоб они переросли в дружбу.
«Конечно, перерастут. Женится на Ефросинье, еще крепче подружимся» — так думал Михаил, пытаясь заглянуть в грядущее, скрытое от дня сегодняшнего.
— А теперь вот Орда учит нас жить не тужить,— с горечью сказал Александр.— У своих умных не хотели учиться, у поганых поучимся дерьмо есть.
Видно, последние слова пали на слух подбегающему Митяю с дымящимся на стреле сердцем.
— Зачем дерьмо? Лучше сердце зверя,— молвил он торжественно.— От того храбрости вашей прибудет, господа.
Александр был не очень доволен дерзким вмешательством в их разговор мизинного человека, но смолчал, тем более что мизинный прямо на сломленной ветке березы, брошенной на корзно, разделывал для них — княжичей — горячее, только что вынутое из котла, сердце вепря.
Княжичи достали свои засапожники, каждый воткнул свою часть в него. Подняли.
— Ну,— сказал Михаил,— съев одно сердце, мы как бы побратаемся, Александр Дмитриевич, а?
— Постой, постой, Миша,— Александр обернулся,— Эй, Еремей, принеси мою сулею1.
Гридь исчез, видимо побежал к седлам, вернулся с сулеей, обшитой кожей.
— Вот вино, Миша, брататься так брататься.— Александр выдернул пробку, откинул ее, она была на ремешке.— Твое здоровье, Миша.
И сделал несколько глотков из сулеи. Протянул Михаилу.
— Теперь ты, Миша.
— Я не пью,— вдруг смутился и покраснел княжич.
Это не очень удивило Александра.
— Еще научишься. Пригуби хотя бы.
