— А куда они жителей дели, если пушка в доме? — спросил Михаил.
— Жителей они всех из домов выгнали. Жители прячутся в погребах, а кто норы вырыл.
Дом с голубыми ставнями, из окна которого торчала пушка, был домом дядьки Демки…
В тот же день по рокадной дороге Путивцев проехал в Приморку. В пути они попали под минометный обстрел. Снаряды рвались впереди.
— Может, свернем в ложбину? — предложил Никипелов.
— Они все равно нас не видят, — пояснил шофер. — Пристреляли участок дороги и время от времени палят. Постоим немного.
Машина остановилась. Постояли действительно недолго. Минуты через три обстрел прекратился.
В Приморке Михаил разыскал своих дальних родственников — дядьку Тимофея и тетку Ганну. Тимофей был потомственным рыбаком. Перед войной Ксеня, Михаил и Вовка приезжали в Приморку. Тимофей на баркасе возил их на взморье. Море тогда было светло-зеленым, теплым и ласковым. Теперь небо хмурилось, а с моря веяло стужей.
Михаил узнал от тетки Ганны, что Ксеня и Вовка совсем недавно приходили в Приморку. В Таганроге голод, есть нечего, вот и ходят жители по деревням, в надежде выменять на съестное что-нибудь из вещей.
Ксеня и Вовка пробыли в Приморке несколько дней. Подкормились. В дорогу им наделили мешок вяленой рыбы, и они ушли берегом, так же, как и пришли.
И тетка Ганна, и дядька Тимофей были рады Михаилу. Не знали, чем его угостить, куда посадить: нажарили пышек на постном масле, разрезали икряного чебака, а Михаилу кусок в горло не лез. «Задержись Ксеня и Вовка на какую-нибудь неделю, и они были бы освобождены». Ни о чем другом он не мог думать. Михаил узнал, что Ксеня родила девочку, но ребеночек через несколько дней помер. Роды были трудными, Ксеня сама чуть богу душу не отдала.
Михаил вышел во двор подышать свежим воздухом. Как мог, старался утешить себя. «Главное — Ксеня жива. И Вовка! А ребеночек?.. Жалко, конечно… У моей матери пятеро умерло…»
В Приморке и в ближайших селах, где побывал Михаил, жители рассказывали о зверствах фашистов. Оккупанты никого не щадили: ни женщин, ни стариков, ни детей.
Было много битой немецкой техники: танки с дырками от снарядов, разбитые пулеметы, сгоревшие машины, покореженные лафеты орудий.
На битую немецкую технику Михаил и приказал потратить почти всю пленку.
Под впечатлением от поездки под Ростов у Михаила родилась идея выпустить специальную листовку. Мысль эта появилась еще тогда, когда он увидел разрезанную фронтом надвое Солодовку. Пушки в домах, где жили его родные и близкие, разрушенный немцами обелиск у Красного яра… «Где найти такие слова, чтобы жгли, стучали в сердце бойцов?..»
В кабинете Михаила висела карта Советского Союза. Шестая часть земли, выкрашенная в красный цвет. Цвет этот Михаил воспринимал не только как цвет красных октябрьских знамен, но и цвет крови… Родина его в крови! Черные стрелы — направления наступления немецких войск — впились в тело его Родины…
Боец! Это твоя Родина!
На этой земле жили твои отцы и деды!
На ней родился ты и твои дети!
Михаил вспомнил Шатлыгина, Пантелея, всех тех, кто делал Октябрьскую революцию.
Путивцев взял карандаш и стал писать:
«На этой земле в дни Октябрьской революции твои отцы и старшие братья завоевали власть Советов, создали первое в мире государство рабочих и крестьян!»
Михаил вспомнил Таганрог, зримо увидел далекие годы — строительство новотрубного цеха, пуск пильгерстана… последний свой приезд на родину — высокие чистые цехи, цветники, спортивные площадки…
«На этой земле мы воздвигали светлое, просторное здание социализма, — писал быстро Путивцев размашистым почерком. — И вот в это прекрасное здание вломились гнусные воры и убийцы. Вломились фашисты!..
Боец!
Зарвавшиеся немецко-фашистские разбойники временно захватили часть политой нашим потом и кровью земли. Эту часть твоей Родины фашистская гадина превратила в кровавый застенок.
Там льется кровь беззащитных женщин и детей.
Там площади городов и сел покрыты виселицами.
Там наши фабрики и заводы, школы и театры превращены немцами в развалины.
Боец! С каким нетерпением ждут тебя наши люди, наши семьи. Они верят в тебя, в своего спасителя. Верят в твою стойкость, мужество и отвагу.
Их судьба в твоих руках!
Раздави фашистскую гадину!
Очисти нашу родную землю от кровавой банды людоеда Гитлера!»
Михаилу не терпелось показать текст Шатлыгину.
— А кто говорил: «Не могу»? По-моему, получается. Подредактировать надо кое-что. Вот эти слова — «Боец! Это твоя Родина!» — сделай прямо на изображении нашей страны на карте, — посоветовал Шатлыгин.
— А остальной текст?
— Сделай листовку четырехстраничную. На первой страничке — карта и слова: «Боец! Это твоя Родина!» Весь остальной текст — на второй и на третьей страницах. Выдели, что нужно, шрифтами. А на четвертой странице — знамя и какой-нибудь лозунг. Согласен?
— Согласен.
* * *
7 декабря Ставка Верховного Главнокомандования утвердила план десантной операции на Керченский полуостров.
9 декабря батальонный комиссар Путивцев и два фотокорреспондента «Фронтовой иллюстрации» вылетели на Тамань.
Через несколько дней Михаил уже жалел, что вызвался ехать на юг. Из сводок Совинформбюро стало ясно, что главные события происходят на центральном участке фронта.
13 декабря Совинформбюро сообщило о провале немецкого окружения и взятия Москвы.
Но во второй половине декабря и на Таманский полуостров стали прибывать все новые и новые воинские части — день высадки приближался.
Политотдел 51-й армии выделил батальонному комиссару Путивцеву из ГлавПУРа газик и водителя, красноармейца Яценко, длиннорукого рыжего парня.
Яценко был родом из-под Полтавы, отличался медлительностью: двигался медленно, говорил медленно, с протягом и к месту и не к месту употреблял любимое выражение: «Едрить ево качель».
Водитель, однако, был знающим, умелым, и батальонный комиссар, быстро поладил с ним.
Михаил оставил при себе младшего политрука Никипелова, а второго фотокорреспондента отправил в 44-ю армию, которая тоже принимала участие в десантной операции.
Большую часть времени Путивцев проводил не в штабах, а непосредственно в войсках. Делал записи, знакомился с людьми, снимал.
Михаил решил высаживаться с первым эшелоном, но начальник политотдела армии полковой комиссар неожиданно заупрямился:
— С первым эшелоном не разрешаю… Если с тобой что случится, Валерий Валентинович голову с меня снимет, — уже мягче добавил полковой комиссар.
— Я приехал сюда дело делать, а не сидеть в штабе. Если вы не позволите идти мне с первым эшелоном, я уеду в 44-ю армию.
Путивцев не знал, что Шатлыгин предварил его приезд звонком. «Путивцев — человек храбрый, можно сказать, горячий, придержи его немного». Эти слова были для полкового комиссара равносильны приказу. Но, с другой стороны, как его удержишь? Непосредственно Путивцев ему не подчинен.
— Ну куда ты спешишь, Путивцев? Высадится первый эшелон, закрепится, захватят плацдарм… Тогда пожалуйста…
Но Михаил настоял на своем.
* * *
Декабрь на Тамань пришел слякотный. Мокрый снег, дождь, непролазная грязь. Чернозем густой, вязкий. Сделаешь несколько шагов — пудовые гири налипают на сапоги. Надо останавливаться, выделывать пируэты, как говорил Никипелов, — выкидывать ноги в стороны, сначала одну, потом другую, стараясь отделить тяжелые ошметки прилипшей грязи от сапог.
Газик тоже постоянно вяз в раскисших дорогах. То и дело шоферу Яценко приходилось выбираться из кабины, брать лопату и — «Едрить ево качель» — подкапывать колею, подкладывать под колеса палки, солому — все, что имелось поблизости. Потом Яценко забирался в кабину, заводил мотор, включал скорость… Путивцев и Никипелов подталкивали машину сзади.
