Вскоре внизу показался дым — горело селение, а неподалеку от селения, на опушке леса, Путивцев увидел четырехпушечную батарею. Две пушки уже лежали вверх колесами, третья, видно подбитая, тоже не стреляла. Только из ствола четвертой, последней, пушки время от времени вырывались всплески огня.

На поле перед батареей чадили пять подбитых немецких танков. Еще десятка полтора машин, передвигаясь с места на место, маневрировали, чтобы затруднить русским артиллеристам прицельный огонь.

Немцы снарядов не жалели, палили по высотке на опушке, которая все теснее обрастала черными фонтанами взрывов.

Потеряв пять танков, они, видно, решили не соваться вперед, пока не доконают последнюю оставшуюся у русских пушку. А в том, что они ее доконают, и скоро, имея такое превосходство в огневой мощи, немцы не сомневались.

Путивцеву все это было отчетливо видно, как в кошмарном сне, и, как в кошмарном сне, он ничем не мог помочь горстке русских артиллеристов. На борту самолета не было ни одной бомбы. Это был самолет связи, не предназначенный для бомбежек. Из пулемета же бронированным машинам внизу ничего не сделаешь. В бессильной ярости Путивцев сжал кулаки. И тут летчик показал Путивцеву рукой вниз. Самолет стал снижаться. Путивцев увидел танк с открытым люком и немецкого танкиста в черной форме, высунувшегося из люка. Путивцев приник к пулемету, установленному на турели. Пулеметная очередь с самолета взбила сначала струйку пыли рядом с танковой гусеницей. Следующая очередь прошла выше, и фигура, высунувшаяся из люка в черном мундире, как бы переломилась. Раненого или мертвого немца втащили внутрь. По радио о случившемся пострадавший экипаж, видно, сообщил другим танкам. Машины нервно задвигались по полю, разбегаясь в стороны.

Этой короткой передышки расчету орудия было достаточно: наводчик в перекрестие панорамы поймал танк, который на минуту развернулся так, что подставил пушке свой борт. Вспышка пламени, а потом густой дым, поваливший из моторной части, не оставляли сомнения в том, что артиллеристы подбили еще один вражеский танк.

Но немцы внизу быстро разобрались в том, что маленький русский биплан не может причинить им вреда. Их огонь по уцелевшему орудию участился. Снаряды ложились все ближе и ближе. Сразу четыре черных фонтана выросли на высотке. Путивцев невольно закрыл глаза — все! Когда дым рассеялся, он увидел пушку, перевернутую набок, а рядом с ней распластались три неподвижные фигуры.

С самолета еще выплеснулось несколько коротких яростных очередей, и машина, подрагивая в горячих воздушных потоках, стала набирать высоту.

Вслед за танками на грузовиках двигалась батарея зенитных орудий. Внизу, повторяя каждый изгиб дороги, нескончаемым потоком шла немецкая техника: автомобили, мотоциклы с колясками, пушки. Облака взбитой дорожной пыли сопровождали немецкую колонну. Теперь и слева от дороги горела деревня. Сквозь густой клубящийся дым проглядывало двухэтажное белое здание школы, уже сильно закопченное.

Снаряды рвались все ближе. Зенитные орудия врага открыли огонь. Разрывы были похожи на лопнувшие хлопковые коробочки. Самолет, ведомый опытным летчиком, резко стал снижаться. Ему, с маломощным мотором, с тихим ходом, можно было только на небольших высотах искать спасения.

Вскоре они вышли из зоны обстрела зенитной батареи. Дорога с немецкой техникой, горящее селение — все осталось позади. Начались леса. После всего только что виденного непривычно мирно отсвечивали они изумрудным светом. Но вот кончились и леса. Показались воды Финского залива, сияющие на солнце. Неподалеку от берега дымил корабль береговой охраны. Похоже, наш, но черт его знает? Летчик ввел машину в вираж, оставляя корабль и береговую линию в стороне.

Остров Сааремаа вырос на светло-синей глади Финского залива, как зеленый бугор. По мере приближения он рос, принимал свои подлинные очертания.

Летчик уже летал на Сааремаа и без труда нашел аэродром Кагул. Повел самолет на посадку. Посадочная полоса была грунтовой, но хорошо укатанной. Самолет мягко коснулся ее колесами, постепенно оседая на хвост. Пилот подрулил поближе к домикам. Только теперь Путивцев заметил несколько бомбардировщиков «ДБ-3Ф». Самолеты стояли впритык к хозяйственным постройкам хутора и были хорошо замаскированы защитными сетями и ветками.

Командира 1-го минно-торпедного авиаполка Балтфлота Евгения Николаевича Преображенского Путивцев не знал. Он нашел его в штабе, который помещался в двухэтажном деревянном здании.

Путивцев представился. Полковник крепко пожал руку комбригу.

— Мне генерал Жаворонков радировал о вас. Пока располагайтесь, отдыхайте. Лейтенант вас проводит. О делах поговорим завтра.

На аэродроме Кагул было пока всего пять самолетов. Но четвертого августа сюда прилетели еще пятнадцать бомбардировщиков. А пятого на Сааремаа прибыл командующий авиацией генерал-лейтенант Жаворонков.

Вечером личный состав оперативной группы выстроили на опушке леса. Генерал Жаворонков обошел строй, вглядываясь в лица летчиков. Многих он знал лично. Увидев Путивцева, поздоровался с ним за руку. Потом вышел перед строем и заговорил громким командирским голосом:

— Товарищи летчики! Двадцать девятого июля гитлеровцы попытались совершить воздушный налет на Москву. Ставка Главного Командования приняла решение нанести ответный удар по Берлину. Вам выпала честь лететь на Берлин первыми. Я знаю… — Жаворонков заговорил тише, но строй стоял не шевелясь, как каменный, и слух у каждого был напряжен до предела. — Я знаю, — повторил командующий, — что первым всегда трудно… Но кто-то должен быть первым… Вы слышали, что наша авиация понесла тяжелые потери. Фашистская пропаганда раструбила на весь мир о том, что у русских нет больше самолетов. Поэтому ваш налет на Берлин имеет особое, политическое значение. Пусть Гитлер, Геринг и вся фашистская свора почувствуют сокрушительные удары нашей якобы несуществующей авиации. Эхо разрывов ваших бомб в фашистской столице будут слышать и в Лондоне, и в Вашингтоне, и в порабощенных Гитлером странах Европы…

После генерала Жаворонкова перед строем выступили полковник Преображенский, комиссар полка Оганезов, старший штурман капитан Хохлов. Экипажам было приказано склеить карты. Штурманы произвели расчет полета. Инженеры составили график расхода топлива. Все ждали команды на вылет.

Но синоптики на ближайшие два дня дали плохой прогноз погоды: на маршруте десятибалльная облачность, моросящие дожди, встречные ветры…

Потянулись часы ожидания.

Путивцев должен был лететь в составе экипажа капитана Середы вторым летчиком. Но шестого августа вечером пришел полковник Преображенский и сказал:

— Полетите, товарищ комбриг, командиром корабля, капитан Середа заболел.

— А что с капитаном? — поинтересовался Путивцев.

— Детская болезнь. Ангина… Но доктор категорически запретил ему вылет. Высокая температура. Может потерять сознание в воздухе. Вам приходилось летать на «ДБ»?

— Конечно.

— Ну вот и отлично. Советую поближе познакомиться с экипажем корабля. Они — в крайнем домике, слева от штаба. Штурман — старший лейтенант Осадчий — знающий. Имеет опыт финской войны. Стрелки?.. Стрелки, думаю, тоже не подведут…

В экипаже, видно, уже ждали Путивцева. В небольшой комнате за перегородкой лежал больной командир.

— Товарищ комбриг!.. — Середа пытался подняться.

— Лежи, лежи, брат. — Путивцев положил руку Середе на плечо. Лицо у капитана было красным, глаза воспаленные.

— Прямо стыдно сказать, — с трудом сглотнув накопившуюся слюну, заговорил Середа. — В детстве однажды сосулек объелся — ангиной заболел. И вот теперь…

— Сосулек? — переспросил Путивцев.

— Ну да, сосулек. Весной сосульки потекли, падали с крыш, а мы с Гошкой подбирали их и сосали. Как мороженое. А вечером — температура, как сейчас…

Худое небритое лицо старило капитана. Но Середа был еще совсем молод. Когда он заговорил о сосульках, Путивцев особенно остро почувствовал это.