— Вряд ли, модель очень маленькая, а все-таки ни к чему.

Каридиус стал позади изобретателя и весь превратился в зрение. Мышь шмыгала по клетке взад и вперед. Эссери нажал кнопку. Миниатюрное животное остановилось и уставилось на изобретателя и его друга.

Каридиус был разочарован. Как это ни смешно, он ожидал чего-то необыкновенного.

— Кажется, мышь что-то почувствовала, сказал Каридиус в виде утешения, — оттого-то она остановилась и смотрит на нас.

Эссери расхохотался:

— Не думаю, чтобы она что-нибудь почувствовала!

— Но она же остановилась?

— Да, остановилась, но вряд ли она что-нибудь почувствовала. Видишь ли, эти неравномерные колебания разбрасывают все молекулы, но не нарушают равновесия. Я часто воображал себе целую армию, остановленную таким образом в момент атаки… людей, обращенных в статуи…

Из дальнего конца комнаты раздался голос мисс Сейлор:

— Готово?

— Да, можете подойти к нам, — ответил Эссери.

Генри Ли Каридиус, вернувшись домой, открыл своим ключом дверь и, войдя в переднюю, громко позвал жену.

Он нашел ее в маленькой кухоньке.

— Иллора, — оживленно начал он. — Иллора, у меня, кажется, есть шансы на успех… Эта машина с мегафоном, которую Конни Стотт раздобыла у…

Иллора круто повернулась к нему.

— Ты провел с ней все утро, и не успел войти в комнату, как опять про нее…

Каридиус заморгал глазами и подтянулся:

— Вовсе я не провел с ней все утро.

Тут зазвонил телефон, и Иллора вознегодовала еще пуще.

— Вот! Опять она! Каждые полчаса названивает.

— Вот видишь! — воспользовался случаем Каридиус. — Раз она мне звонила, значит, мы не были вместе.

— Ступай, ступай! Спроси, что ей от тебя нужно.

— Ну, ты согласна с тем, что доказательство налицо, согласна?

— С кем же ты провел все утро?

— С Джимом Эссери, старым школьным товарищем.

— С какой женщиной, спрашиваю я. Ты был с женщиной.

— Да нет… — Он вспомнил Розу Сейлор, запнулся на секунду, потом повторил, что не было никакой женщины.

Иллора окинула мужа пронизывающим взором.

— Так… Кого же ты видел у Джима Эссери?

— Ну, Джима Эссери… его самого, разумеется.

Иллора захлопнула холодильник.

— Какую женщину ты видел у Джима Эссери?

— Ах, в самом деле… там была одна девушка… ее фамилия, кажется, Сейлор.

— О-о! Что за человек! Иди же к телефону. Беги, лети! Представляется случай поговорить с Конни Стотт.

— Что мне Конни Стотт! Пусть она…

— Ступай! Я хочу знать, что ей нужно.

Иллора пошла вслед за Каридиусом в столовую.

Он снял трубку.

— У телефона Генри Каридиус.

До него донесся голос Конни, резкий и прерывающийся:

— Генри, хотите сделать доброе дело и вместе с тем завербовать столько голосов, что вы, пожалуй, действительно пройдете в Конгресс?

— Не слишком ли поздно для привлечения новых голосов? — сказал Каридиус, думая лишь о второй части вопроса.

— Это создаст такую сенсацию, что всякий порядочный человек, еще не голосовавший, пойдет к урнам голосовать за вас.

— Другими словами: чуть ли не все порядочные люди нашего города?.. Выкладывайте, что у вас на уме.

— Дайте под присягой показания против Канарелли и его шайки, и пусть их арестуют.

— Что они сделали? Шантажировали наших избирателей на пункте?

— Нет, тут выборы ни при чем.

— А что же?

— Знаете семью Эстовиа?

— Нет.

— Они варят сироп. Девушка, которая подходила к нам утром, когда вы держали речь, это Паула Эстовиа.

— Ну?

— Так вот: их лавку разгромили, котлы разбили, горячий сироп вылили на пол!

— Какое безобразие! Что же вы хотите, чтобы я сделал?

— Возбудите преследование против негодяев. За вас будут голосовать тысячи людей, все те, которых они шантажировали.

— Для привлечения избирателей, пожалуй, довольно поднять шум вокруг этого дела.

— А почему бы не засадить их в тюрьму! — крикнула секретарь «Лиги независимых избирателей».

— Конни, это невозможно! Разве вы не знаете, что и полиция и судьи подкуплены Канарелли?

— Ну, так я сама подам жалобу на этого щуплого дьявола и…

— Что ж, если вы полагаете, что это повлияет на исход выборов…

— И на этого лицемерного мерзавца полисмена О’Шина, — с негодованием закончила мисс Стотт.

— О’Шина?

— Да.

— Он тут при чем?

— Еще как!

Каридиус растерялся:

— Послушайте, Конни, откуда вы все это узнали?

— Ко мне прибежала Паула Эстовиа… она плакала и все говорила, что я погубила торговлю ее матери.

— Кто погубил?

— Я.

— Каким образом?

— Ну, если хотите, отчасти это так и есть. Я пожаловалась О’Шину, что Канарелли вымогает деньги у миссис Эстовиа.

— А, понимаю! О’Шин взгрел Канарелли за шантаж, а Канарелли обозлился и разнес лавчонку миссис Эстовиа?

— Примерно, так… но не совсем… О’Шин отправился к Канарелли и потребовал у него половину того, что он получил с миссис Эстовиа… вот каким образом О’Шин нагрел Канарелли… заставил его поделиться с ним. А после этого Канарелли разгромил лавку Эстовиа.

— Ну и ну!

— Слушайте, я сейчас подам жалобу на обоих, а потом приду к вам, и мы подумаем, что дальше делать.

— Хорошо. Я буду ждать вас.

Каридиус повесил трубку, все еще не придя в себя.

Иллора начала:

— Значит, эта женщина придет к тебе сегодня во второй раз?

Каридиус не ответил на укоризненный вопрос жены.

— Знаешь, милочка, из-за Конни Стотт семья сиропщиков попала в беду.

— Что она учинила? Сбежала с хозяином?

— Ничего подобного: она пожаловалась полисмену на шантаж.

— А сюда она зачем придет?

— Нам нужно поговорить о наших делах.

— О каких таких делах?

— Видишь ли, у Конни возник план, который может дать нам много голосов.

— Вам! Вы что, по одному списку баллотируетесь?

— О господи! Нам, то есть нашей «Лиге»… мне…

— Почему этим не может заняться кто-нибудь из мужчин?

Каридиус в отчаянии воздел руки:

— Да потому что… мужчины ничего… об этом не знают. Да им и в голову не пришло бы ничего подобного. Каждый мужчина в Мегаполисе понимает, какое безумие возбуждать дело против рэкетиров, да еще и против полиции… но, чорт его знает, может быть, именно смелость такого поступка… вернее, не смелость, а наивность… Если вечерние газеты протрубят об этом, я и в самом деле могу получить кучу голосов. Никто, как женщина… только им случается, разбрасывая ногой камешки, попасть на золотую жилу.

— Генри Каридиус, как это надо понимать: в лестном или нелестном смысле для мисс Стотт?

— Право, милочка, искреннее мнение мужчины о женщине всегда смесь того и другого.

Иллоре это не понравилось, но она промолчала.

— Что же это за золотая жила, которую открыла мисс Стотт?

— Она подает в суд на Канарелли за шантаж и на одного полисмена за шантаж шантажиста. Получается страшная каша. Конечно, все более или менее знают о таких делах, но здесь все это разыгралось у Конни, так сказать, под носом, и она обозлилась. Я думаю, каждый на ее месте обозлился бы, если бы увидел это воочию.

— Да об этом каждый день пишут в газетах.

— Пишут, конечно, но тут есть разница. Газета — своего рода развлечение, и чем страшнее история в ней рассказывается… тем, скажем прямо, нам интереснее. Все равно, как в театре… мы предпочитаем драматические ситуации… и в газетах мы любим тоже… мелодраму.

В голове Каридиуса мелькнуло что-то вроде философского умозаключения: взаимное воздействие общественных вкусов на печать, и печати на общественные вкусы; тысячи поверхностно подготовленных читателей, которых ежегодно выпускают школы и колледжи… но Иллоре, понятно, дела нет до таких рассуждений; ей даже и не понять их.

Раздался звонок.

Иллора опять разъярилась.

— Ну вот! Уже прискакала! — зашипела она.

— Но действовать-то надо быстро, и, прежде чем начинать, она, вероятно, хочет переговорить со мной. Пошли горничную отворить и, пожалуйста, будь с нею любезна.