Мистер Литтенхэм отмахнулся от этого замечания.

— Об этом позаботится Уэстоверский банк.

— Но какое обеспечение я предоставлю банку?

— Мистер Каридиус, ценные бумаги, приобретенные для вас, останутся в банке в обеспечение вашей задолженности. И помимо, и сверх этого материального залога, банку будет служить обеспечением ваше незапятнанное имя, мистер Каридиус.

Когда свиданье достопочтенного Генри Ли Каридиуса с хозяином Пайн-Мэнор закончилось, Мэри Литтенхэм велела привести из собачника Раджу и пошла провожать своего гостя до границы поместья.

Каридиус все еще испытывал какое-то головокружение после многообещающего разговора с финансистом. Он молча шагал рядом с молодой хозяйкой по направлению к греческому портику, белевшему среди сосен. Когда они огибали дом, кто-то окликнул их с террасы и мисс Литтенхэм в ответ помахала рукой.

— Не понимаю, как это люди могут проводить всю свою жизнь за игрой, на скачках, в театрах и на выставках, в то время как подлинная… вы меня понимаете… подлинная жизнь сама так сложна и так заманчива.

— Конечно, конечно, — с готовностью согласился Каридиус.

— Все это… — Она широким жестом повела рукой, как бы охватывая все вокруг, — в сто раз сложнее и интереснее, чем какая-нибудь… скажем, игра. Банки… пресса… заводы военного снаряжения… политика местного масштаба… политика в Вашингтоне. Не правда ли, когда представляешь себе, как папа держит все это в руках, рекорды какого-нибудь чемпиона кажутся детской забавой?

Каридиус кивнул головой.

— Может быть, за вашим желанием изучить все отрасли, которые контролирует ваш отец, тоже кроется спортивный интерес?

— Возможно… Но, видите ли, отец все это создал, и мне хотелось бы сохранить все и даже приумножить, если сумею… Вам это непонятно, мистер Каридиус?

— Я вполне понимаю вас, — убежденным тоном заявил достопочтенный Каридиус, захваченный этой атмосферой могущества и богатства и чистосердечно забыв об однокомнатной конторе в «Лекшер-билдинг», которую снимал для него дядя.

— Меня так редко понимают… Да, в сущности, я редко делюсь с кем-нибудь своими мыслями. Помните тот день, в Вашингтоне, когда я сказала вам, что хотела бы последовать примеру Берты Крупп? Мне так неловко было после этого разговора. Я упрекала себя: чего ради ты наговорила ему все это?

Каридиус взглянул на нее, осененный внезапной догадкой:

— Так вот почему вы после того стали такой замкнутой!

— Я не знала, что это заметно.

— Когда я после нашего разговора ушел из канцелярии… то есть, когда я уходил…

— Ну и что ж?..

Каридиус замялся:

— Нет, нет… ничего…

— О, мистер Каридиус! — воскликнула девушка, словно мучимая любопытством. — Не заставляйте меня теряться в догадках!

Каридиус сказал смущенно:

— Простите, я не подумал…

— Ну, теперь поздно… договаривайте.

— Но я не могу вам сказать, что я тогда подумал… Мы не настолько близко знакомы… я перестал бы уважать себя…

— Несомненно. Ни один человек не может высказать свои сокровенные мысли и сохранить уважение к себе — в этом и состоит проблема морали. Если солжешь, пропало самоуважение, а если не солжешь — тоже пропало. А потому не бойтесь и говорите: все равно одно на одно выходит.

Каридиус откашлялся:

— Ну, хорошо… хотя это и очень… так вот, когда я уходил в тот день из канцелярии… меня в коридоре ждал Бинг… вы, должно быть, не помните…

— Нет, помню.

— Так вот… я чуть было не… не поцеловал вас на прощание… Только не поймите меня превратно, — добавил он торопливо, — это было совершенно импульсивно… Я не хотел оскорбить вас…

Мисс Литтенхэм взглянула на него и молча подошла к белому карнизу. Она остановилась у мраморной лестницы и все так же молча стала смотреть на пруд.

— Вы не обиделись? — смущенно спросил Каридиус.

— Нет, конечно… но вот вам и причина, почему я решила быть более сдержанной.

Каридиус с трудом перевел дыхание. Он взял ее руку, лежавшую на мраморных перилах, с таким чувством, словно, овладев этой рукой, он легче поймет ее:

— Вы хотите сказать… что и вы…

— Мне кажется, что в нашей эмоциональной жизни мы должны поступать импульсивно… Как вы думаете?

— Конечно.

— По-моему, это и значит поступать морально… Как по-вашему?

— Мэри, вы знаете, что и я так думаю.

После столь неожиданного поощрения Каридиус протянул было руки, но мисс Литтенхэм отстранила его.

— Нет, не надо… не сейчас, — сказала она чуть дрогнувшим голосом. — Обнимать и целовать умеет всякий, а вот поговорить мало с кем можно. Я знаю, конечно, для вас, мужчин, все остальное неважно…

— Скажите мне, чего вы хотите? — спросил Каридиус, поднося ее руку к губам.

— Давайте поговорим… поговорим о нас с вами.

— Что же можно сказать о нас?

— Не особенно много.

— Мы одни на свете… дом с башнями, пруд, сосны — все это лишь зеленая с серебром рамка вокруг нас.

— Под прудом есть комната.

— …Что?

— Комната… подземелье. Папа велел ее сделать.

— Зачем?

— Он, кажется, боится забастовки рабочих, возмущения вкладчиков банка, революции… это убежище на крайний случай.

— Что навело его на эту мысль?

— Все вместе. Забастовки здесь… события в Европе.

— Знаете что… давайте, посмотрим эту комнату под прудом!

— Нет, нет, нет, туда мы не пойдем. Мы пойдем прямо к воротам, мистер Каридиус.

— Ради бога, не зовите меня мистер Каридиус!

— Нет, так лучше. Если я привыкну называть вас Генри, я могу нечаянно назвать вас так в канцелярии.

— Да, пожалуй, вы правы.

Мисс Литтенхэм потянула его за руку:

— Пойдем к воротам.

— Не хочу.

— Нам еще долго итти лесом.

Каридиус нехотя последовал за ней.

— У меня такое чувство, словно я покидаю рай, — сентиментально пожаловался он.

— Мистер Каридиус, поймите, мы ведь не такие, как те на террасе: мы не должны поступать, как все…

— Кто все?

— Ну, все эти артистические натуры, которые живут только настоящим… Искусство всегда живет настоящим… А мораль — она предусмотрительна, она смотрит вперед, в будущее. В этом вся разница между искусством и моралью. Оба эгоистичны, но в то время, как мораль берет векселя, искусство требует наличных.

— Но, Мэри… — взмолился Каридиус, — давайте не будем слишком предусмотрительны.

Мисс Литтенхэм снова двинулась по направлению к темным соснам. Каридиус нагнал ее и решительно обнял за талию.

— Мэри… послушайте… погодите… я люблю вас.

— Берегитесь Раджи, — предостерегла она.

Каридиус содрогнулся при мысли, что огромная собака бросится на него.

— Неужели вы думаете, что он…

— Не знаю, но если он бросится, он может загрызть вас.

Они чинно зашагали рядом по сосновой аллее, Раджа шел за ними по пятам.

— Я вам скажу, почему я… — откровенно сказала мисс Литтенхэм, — это из-за вашей жены…

— Моей жены! — Каридиус был совсем ошарашен. Он забыл об Иллоре.

— Вы могли бы быть счастливы без нее?

— Я был бы счастлив, если бы знал, что ей хорошо.

— Но тогда тот же вопрос возникнет с другой точки зрения: могла ли бы она быть счастлива без вас?

— Я думаю, могла бы, при условии, что в моей жизни нет другой женщины.

— Как вы думаете: она пошла бы на соглашение?

— Вы имеете в виду развод?

— Нам нет смысла портить себе жизнь тайной связью. Развод, в сущности, для того и существует, чтобы предоставить людям второй шанс.

— Послушайте, Мэри, — сказал Каридиус и остановился. — Если Иллора не захочет развода, если она будет очень страдать, я… я не смогу этого сделать… все равно, как не мог бы выбросить из автомобиля едущего со мной ребенка.

— Ворота уже близко, — сказала мисс Литтенхэм.

У Каридиуса перехватило дыхание.

— Значит, пора прощаться?

— Да.

Остаток пути до ворот оказался очень долгим. Вскоре они начали полушопотом говорить о том, что Каридиус должен немедленно развестись с женой.