— Я могу лишь просить вас взглянуть на моего подзащитного. В нашем национальном форуме он околдовал ваши сердца своим кристальным красноречием. Вы это подтвердили, когда голосовали за него. Неужели теперь он кажется вам чудовищем, способным на зверское преступление?

— Мне неведомы ваши намерения, джентльмены судьи. Я не вижу слез в ваших глазах, может быть, потому, что мои глаза туманятся слезами. Но если вы упорно хотите игнорировать Великую хартию, этот освященный веками оплот против деспотизма, тогда отправляйте этого человека в тюрьму за то, что он неразумно тратил деньги, борясь против всемогущей коррупции, насажденной плутократией, и все же получил пост сенатора благодаря лишь своей честности, смелости и личному обаянию.

— Но если вы осудите моего подзащитного, вспомните, что в наших южных штатах, где живет народ более прямой и откровенный, чем мы с вами, расправа с преступником без суда и следствия именуется линчеванием.

Защитительная речь Мирберга, очевидно, произвела большое впечатление на присяжных, потому что они совещались около шести часов. Три раза они через своего старшину выносили решение о невиновности обвиняемого. Три раза председательствующий отводил решение. Наконец, они признали Каридиуса виновным в предъявленном ему обвинении и высказались за применение наименьшей меры наказания, каковой являлось заключение в исправительной тюрьме сроком на один год и один день. Таков и был приговор.

Сол Мирберг за свою защитительную речь был признан виновным в неуважении к суду и приговорен к штрафу в тысячу двести долларов и аресту сроком на двенадцать часов.

Даже Сол Мирберг, явившись на квартиру Каридиуса для выполнения тягостной миссии, утратил свою обычную жизнерадостность и шумливость. Ему предстояло оправдать перед Иллорой линию поведения, на какой они с Каридиусом остановились.

— Право, это лучшее, что можно сделать, — убеждал он заплаканную женщину. — Можно, конечно, подавать апелляцию за апелляцией и на неопределенное время избавить Генри от… всего, а может быть, ему и совсем не пришлось бы… уехать, но вечная неопределенность тяготела бы над ним, связывала бы его в работе для нашей фирмы.

— Да, это верно, — подтвердил Каридиус, с тоской глядя на жену и на уютную гостиную, с которыми ему приходилось расстаться. — Я ведь вернусь… время пройдет быстро.

— Нам, в конторе, оно покажется более долгим, чем вам, миссис Каридиус, ведь нас покидает Мелтовский, — продолжал Мирберг, стараясь выдержать бодрый тон.

Каридиус с удивлением взглянул на своего компаньона:

— Неужели Мелтовский выходит из фирмы?

Мирберг улыбнулся и пожал плечами:

— Уэстоверский банковский трест сделал ему предложение, перед которым он не устоял. Дело обычное: лягните Литтенхэма, и он возьмет вас к себе на службу.

Он снова повернулся к Иллоре, которая, глотая слезы, укладывала чемодан:

— Миссис Каридиус, не принимайте это так близко к сердцу. В последнее время так много губернаторов, членов Конгресса и даже министров сидит в исправительных тюрьмах, что они просто превратились в большие политические клубы. А ведь Генри ни в чем не виноват… Невинность в тюрьме. Чорт возьми, в конце концов это совсем не плохо! Надо выждать, а когда в настроении публики наступит перелом… тогда… тогда вы сами, миссис Каридиус, сможете заработать кучу денег… если захотите.

— Я?.. — всхлипнула Иллора.

— Конечно… в водевиле… в кино и по радио… в любом месте. Пусть американский народ видит жену человека, который идет в исправительную тюрьму из-за того, что сограждане выбрали его в Сенат вопреки взяточничеству и политической коррупции плутократической машины. Да, это будет большим козырем для всех нас.

Каридиус обнял на прощание Иллору и пытался утешить ее, но только вызвал взрыв горя.

— О милый, ты больше не вернешься… я больше никогда тебя не увижу… ты заразишься туберкулезом… в тюрьме все болеют туберкулезом…

Наконец, Каридиус с Мирбергом сели в поджидавшее их такси и уехали.

В аэропорте Мирберг взял билеты до Атланты, затем купил в киоске целую кипу газет и забрал их с собой в готовившийся уже к старту самолет. Друзья нашли два свободных места рядом в передней части кабины, и Каридиус отобрал пачку газет, которые должны были служить ему защитой от собственных мыслей.

Против ожидания он нашел кое-что интересное для себя: сообщение об окончательном решении суда по делу о взыскании с Литтенхэма подоходного налога. В последней инстанции Литтенхэм признал, что не платит подоходного налога вот уже шесть лет. Но в свое оправдание, как на смягчающее обстоятельство, он указывал, что в кладовых Уэстоверского банка хранится очень полная и ценная коллекция марок, стоимость которой значительно превышает сумму причитающегося с него подоходного налога. Он вызвал из Парижа в качестве эксперта очень известного француза-филателиста, и тот на суде удостоверил, что коллекция марок Литтенхэма стоит значительно больше трех миллионов долларов. А три миллиона долларов — это была та сумма подоходного налога, которую Литтенхэму следовало бы уплатить, будь он рядовым американским гражданином. Казначейство при федеральном правительстве согласилось принять вместо налога в три миллиона долларов завещательное распоряжение, по которому изумительная коллекция марок должна была стать собственностью государства после смерти Меррита Литтенхэма.

Когда час спустя Каридиус переступил порог угрюмого здания федеральной тюрьмы в Атланте, милые сердцу движения времени — часы, минуты, секунды — перестали существовать для него, уступив место однообразной смене дней и ночей.

Однажды Каридиус получил от Мирберга письмо, сообщавшее, что назначены дополнительные выборы в Сенат для замещения освободившегося ввиду его ареста места, и публика требует, чтобы Иллора Каридиус выставила свою кандидатуру.

Спустя несколько дней к Каридиусу зашел смотритель тюрьмы и спросил, не его ли жена ведет политическую кампанию. Каридиус ответил утвердительно. Тогда смотритель повел его к себе в канцелярию и позволил слушать речь, с которой Иллора выступала по радио. Это было воззвание к радиослушателям, чтобы они вступились за ее мужа, жертву плутократической государственной власти. Речь была волнующая, в ней чувствовался размах и огонь Сола Мирберга в его лучшие минуты. Составлял речь, несомненно, он, но Иллора произнесла ее весьма недурно. Довольно того, что она настолько растрогала смотрителя, случайно включившего радио, что тот привел Каридиуса послушать выступление жены.

Месяца через два после этого Каридиус получил телеграмму. Принес ее сам смотритель, рассыпавшийся в поздравлениях. Телеграмма гласила:

«Ваша жена избрана на ваше место в Сенат небывалым большинством денег не тратили вовсе обещаем вам что имя Каридиуса сохранится в сердцах если не в мыслях американцев надеемся на скорое ваше возвращение домой Сол».

То обстоятельство, что его жена стала сенатором, сильно улучшило положение Каридиуса в тюрьме. Он стал доверенным лицом. Ему поручили вести отчетность по кухне, причем вся письменная работа была возложена на прикомандированного к нему помощника.

Через четыре дня после выборов надзиратель сказал Каридиусу, что его ждут в комнате свиданий. Радость, к которой примешивалась некоторая отчужденность, овладела Каридиусом при мысли, что он увидит свою жену, ныне сенатора Соединенных Штатов. Он был уверен, что она приехала, чтобы обсудить планы его освобождения, которого ей, вероятно, нетрудно будет добиться.

В комнате свиданий он увидел незнакомую пожилую женщину с грустным увядшим лицом. Он остановился в недоумении, глядя на нее; затем, спохватившись, неуверенно поклонился:

— Вы хотели видеть меня, мэдэм, не так ли?… Я — Генри Каридиус.

Женщина подошла ближе:

— Вы тоже не узнаёте меня?… Я — Роза Эссери.

— О! Миссис Эссери… я помню вас, конечно.

И он действительно вспомнил. Из-под морщин, избороздивших ее щеки и лоб, проступило юное лицо женщины, с которой он встретился впервые в лаборатории при заводе военного снаряжения.