— Удивляюсь, что вы дали ему уйти живым, — сказала Элла.

Элла положительно становилась привлекательнее Сибиллы.

— Пойдем, потанцуем, — предложил Канарелли, — у двери в мужскую комнату я вас оставлю.

Девушка положила сумочку на стол, взяла носовой платок и встала из-за стола. Мистер Канарелли обнял ее за талию. Она была одного с ним роста, и глаза ее сдержанно улыбались ему прямо в глаза. Щека к щеке скользили они по навощенному паркету, плавно приподымаясь на носках и поворачивая под прямым углом на поворотах.

— Как вы хорошо танцуете! — шепнула Элла. — Гораздо лучше, чем Ланг.

— Я удивляюсь, что вы не поищете себе лучшего кавалера, — прошептал в ответ мистер Канарелли.

Элла откинула голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Что вы хотите сказать, Джо?

Мистер Канарелли пожал плечами, улыбнулся, подвел свою даму к столику возле двери, обменялся несколькими словами с сидевшими за ним людьми, оставил с ними Эллу и удалился.

В мужской комнате мистер Канарелли уселся в кресло, с которого мог видеть не только входную дверь, но и собственное отражение в зеркале. Вскоре появился О’Шин и прошел в мужскую уборную. Мистер Канарелли последовал за ним в пустое, выложенное белым кафелем помещение. Внушительная фигура в синем мундире возвышалась над маленьким рэкетиром в черном смокинге.

— Слыхали вы, что на нас с вами подана жалоба? — спросил полисмен.

— Кой чорт? Нет, не слыхал. Кто же это наябедничал? Уж не старая ли карга?

— Нет, это крауземановская барышня. Подписалась, как близкий друг миссис Эстовиа.

— Так это она? Барышня от босса?

— Да, она самая.

Канарелли начинал догадываться.

— Значит, она же и насплетничала… — Он ткнул пальцем в полисмена. И вдруг понял, что поступил несправедливо, перебив котлы и вылив сироп ни в чем неповинной старухи. — Ах, чорт возьми! — с досадой пробормотал он. — Нужно шевелить мозгами раньше, чем действовать… Кому эта барышня подала жалобу?

— Пфейферману.

— Ну, Пфейферман свой человек.

— Да вы не понимаете, — нетерпеливо махнул рукой О’Шин. — Эта барышня водится с мистером Каридиусом, которому босс одолжил машину с мегафоном.

— Ну, подумаешь… что стоит дать машину…

— Господи, твоя воля! Да ведь он же выбран в Конгресс! Прошел большинством в две тысячи голосов.

Щуплый человек даже перестал смотреться в зеркало и воззрился на полисмена с ужасом и возмущением.

— Разве не за Бланка голосовали?

— За Бланка, а потом нам велели еще раз проголосовать за этого, за Каридиуса.

— Что же — разрыв?

— Нет, Бланк, оказывается, умер.

— Кто этот Каридиус, каким образом он…

— Не знаю… похоже на то, что будут перемены.

— И мне придется снова сторговываться с полицией, судьями и всеми прочими?

— Все началось с этой проклятой «Лиги независимых избирателей». Должно быть, такая уж вонь пошла, что босс решил немного проверить… пусть, мол, газеты покричат о реформах… и начали они с меня и с вас.

— Зря вы сегодня вздумали доить меня, — с озабоченным видом проворчал Канарелли. — Вы свое давно получили, чего ради вы пришли приставать?

— Ну, уж чего теперь поминать… хотите получить свои деньги обратно, что ли?

— Н-нет. Обратно я не возьму. Это не в моих правилах.

— Я и не думал, что возьмете. Знаете что: отчего бы вам не смыться из города на денек-другой?

Канарелли взглянул на своего собеседника:

— Сплавить меня хотите? Шкуру спасаете?

— Я все-таки свой человек. А вам пришлось бы сговариваться с другим. Да ведь еще какой попадется.

— А вы знаете, во что мне обойдется, если я выеду из города и на несколько дней приостановлю свою работу?

— Знаю, знаю, не дешево, — вздохнул О’Шин. — И зачем только я ввязался в это дело? Да вы уж больно покладистые ребята, — добавил он, словно оправдываясь..

— Не всегда мы будем такими покладистыми, — буркнул рэкетир и тут же спохватился: — все-таки сначала надо хорошенько разузнать, чем это нам грозит, а потом уже действовать. Я дал маху со старухой Эстовиа только потому, что поторопился.

— Что же вы думаете делать?

— Поговорить с боссом. Может, придется пожертвовать одним из наших, чтобы вы, фараоны проклятые, имели что предъявить.

— Ну, будем надеяться, что до этого не дойдет! А как вы доберетесь до босса?

— Пошлю своего адвоката.

— Правильно… и дайте мне знать, что скажет Мирберг.

— Так, но… — Канарелли сделал выразительную паузу: — Адвоката ведь надо смазать…

— Ну и смажьте.

— Но ведь пошлю-то я его главным образом ради вас.

Полицейский пристально посмотрел на рэкетира.

— Да вы скажите прямо: вернуть вам ваши проклятые одиннадцать долларов?

— Кой чорт! Одно к другому не имеет никакого отношения. Тут ваша доля должна быть не меньше пятидесяти. Конечно, если вы не хотите, могу бросить все дело.

О’Шин уставился в пол, затем проговорил с мрачным пафосом:

— Боже, покарай рэкетиров, которые одной рукой дают, а другой отбирают… — Он стал шарить по карманам.

Внезапная идея осенила Канарелли. Он подумал: Почему бы не организовать «Общество защиты полисменов» и заставить полисменов платить взносы вместо того, чтобы их подкупать? Он вышел в коридор и вызвал по телефону здание суда — добавочный 1300.

В квартире Каридиусов зазвонил телефон. Подошла Иллора. Послушав секунду-другую, она, прикрыв трубку рукой, сказала мужу тоном, полным укоризны.

— С тобой хочет говорить женщина.

— Узнай, что ей нужно, милочка.

— И не подумаю, я вовсе не желаю вмешиваться в твои дела. Можешь скрывать их от меня, сколько душе угодно…

Каридиус направился было к телефону, но Иллора поспешила узнать, кто его спрашивает.

— Она хочет знать, можешь ли ты дать ей интервью.

— Интервью? Насчет чего? — Он вдруг замахал рукой. — Нет, нет! Не нужно ее спрашивать об этом. Это журналистка. Погоди, я сам подойду, — нет, лучше ты говори за меня. Это будет по-деловому: договаривается жена или секретарь. Спроси: когда она хочет взять интервью?

— Она говорит: сейчас, немедленно, чтобы попало в вечерний выпуск.

— Скажи, что я выезжаю из дому через двадцать минут. Если она придет к тому времени, мы можем отправиться вместе в контору.

— Зачем тебе в контору? Я думала, ты с ней уже покончил.

— Надо же ликвидировать дела и отказаться от помещения, а если не удастся, то переуступить кому-нибудь. И вообще, пусть репортер думает, что я занят по горло, так эффектнее. — Каридиус мысленно представил себе, как будет выглядеть его интервью в газете: «Репортер смог лишь мельком повидаться с нашим новым членом Конгресса, поглощенным своей многообразной деятельностью…» — что-нибудь в этом роде.

— Вот дядя-то обрадуется, что ты расстаешься со своей конторой, — заметила Иллора.

— Н-не знаю, — отозвался Каридиус, не любивший вспоминать, что дядя все еще платит за помещение. — Дядя Джордж отлично понимает, что в большом городе адвокату нужен немалый срок, чтобы обзавестись клиентурой, но зато, когда это сделано, — все в порядке.

— А ты вот хочешь бросить.

Каридиус с досадой взглянул на жену:

— Ну да, бросаю. Я только говорю про дядю Джорджа.

Иллора с минуту помолчала, потом вдруг спросила:

— Интересно, сколько ей лет?

— Кому?

— Да этому репортеру.

— Думаю, что это такая же тайна, как возраст любой другой женщины.

В это время у дверей дома затарахтел мотор.

— Уже, приехала, — сказала Иллора, надувшись.

Каридиус взял шляпу и пальто, потом, осененный внезапной мыслью, подошел к шкафу и достал трость, которую почти никогда не носил. Он попрощался с женой и вышел из дому, на ходу обдумывая достойные ответы на злободневные вопросы.

У подъезда его ждала рослая девушка, очень молоденькая, значительно моложе мисс Стотт. Она вела на сворке огромного датского дога. Собака была белая, в черных пятнах и такая гибкая, что напоминала тигра.