В начале убогого переулка стоял мальчуган-итальянец, который остановил их вопросом, заданным, впрочем, очень спокойным тоном:

— Ты хочешь втянуть ее в эту историю, Паула?

— Да, — не совсем уверенно отвечала девушка.

— Никакого толка от нее не будет.

— Она знакома с политиком, которому полиция разрешила говорить на Хэйуорд-стрит.

Глаза мальчугана, такие же черные, как у девушки, уставились на мисс Стотт:

— Джо рассердится.

— Конечно, рассердится, если она помешает ему.

Они пошли дальше, и мисс Стотт спросила с любопытством:

— Кто это?

— Мой брат, Анджело Эстовиа.

Конни облегченно вздохнула.

В первую минуту у нее мелькнула мысль, что мальчик был выслан самим Джо на разведки.

Паула остановилась у двери небольшой лавчонки, из которой тянуло запахом кипящего сахара. На пороге стояли, поглощенные разговором, тучная пожилая итальянка и щуплый, щеголевато одетый мужчина. Ни тот, ни другая не обратили внимания на Паулу и пришедшую с ней Конни. Щуплый мужчина повторял, не повышая голоса:

— Но ведь взнос установлен в двадцать пять долларов с тележки.

Пожилая женщина возражала тоже негромко, но голос ее дрожал от скрытого волнения:

— Но я внесла вам двенадцать долларов на прошлой неделе.

— Внесли за котлы, у вас четыре котла, — он шагнул внутрь лавки и показал рукой, — четыре… взносы взимаются, смотря по оборудованию… со всех так… это справедливо.

— Послушайте, — сказала старуха, — у меня всего навсего тридцать долларов. Что ж вы хотите, чтобы я дело прикрыла? Какая вам будет от этого польза? А на пять долларов ничего не сделаешь.

Щуплый мужчина нахмурился:

— Миссис Эстовиа, я не могу делать исключений.

Союз защиты сиропщиков взимает по двадцать пять долларов с каждой тележки. Если я уступлю вам, какими глазами я буду смотреть на другого члена Союза, у которого побываю после вас? Не могу же я сказать — «с одного я беру, с другого — нет». Вся моя организация развалилась бы. Я никого не хочу обманывать. Рад бы помочь вам, но вы сами видите, что не могу.

— Мистер Канарелли, — перебила его вдруг Паула, — эта лэди… она пришла от Крауземана.

Канарелли обернулся к мисс Стотт в безмолвном изумлении.

— Крауземан… прислал сюда… бабу?

Итальянка сверкнула черными глазами.

— Сегодня выборы… женщины имеют право голоса.

— Да… это мне известно, — отозвался рэкетир, внимательно вглядываясь в обеих девушек.

— Моя мать тоже имеет право голоса, — продолжала Паула.

— Послушай, Паула, уж не бегала ли ты к боссу жаловаться на меня?

— И я, и мама имеем право голоса, мы можем требовать, что нам угодно, за наши голоса, — резко ответила девушка. — Вам ведь можно договариваться с боссом?

— Да, но…

— Эта лэди заодно с человеком, за которого агитировала машина босса.

— Это правда? — неуверенно повернулся к мисс Стотт щеголеватый человечек.

Мисс Стотт была сильно смущена. Она чувствовала, что запутывается в какой-то большой непонятной сети. Она охотно уклонилась бы от участия в этой истории. Как бы не навлечь на семью Эстовиа еще худшие неприятности. Тем не менее она ответила, строго придерживаясь истины.

— Я просила мистера Крауземана предоставить в мое распоряжение машину с мегафоном, и он согласился.

— А кто ваш кандидат?

— Мистер Каридиус.

— Разве босс поддерживает мистера Каридиуса?

— Это мне неизвестно, — ответила мисс Стотт. — Я знаю только, что он предоставил свою машину в наше распоряжение.

— Гм-м… Ну, конечно, откуда вам знать, — в раздумье проговорил щуплый мужчина. Он постоял некоторое время молча, размышляя и взвешивая различные обстоятельства, о которых мисс Стотт совершенно не была осведомлена. Наконец он обернулся к миссис Эстовиа:

— Вы понимаете, я не могу брать с вас меньше, чем со всех других, но я могу сделать вам рассрочку… десять долларов сейчас, остальное на будущей неделе. Уйти с пустыми руками я не могу, даже ради босса.

Старая итальянка повернулась спиной, подняла юбку и полезла в чулок. Вытащив десятидолларовую бумажку, она протянула ее мистеру Канарелли, который молча взял ее. Затем он еще раз окинул взглядом мисс Стотт и Паулу, приподнял шляпу и зашагал по переулку.

— За что он берет с вас деньги? — спросила мисс Стотт, когда мистер Канарелли ушел настолько далеко, что не мог слышать.

— За то, что «защищает» нас, как он говорит, — ответила миссис Эстовиа. — А уж я так благодарна вам, мисс, свечку поставлю за вас.

— От чего же он защищает вас?

— Чтобы не разбивали бутылок, не опрокидывали бочки, не били стекол.

— А разве это не обязанность полиции?

Старая итальянка-сиропщица пожала жирными плечами.

— О-о, полиция! — протянула она.

— А вы обращались в полицию за помощью?

Старуха внимательно поглядела на собеседницу.

— Верно ли, что вы от Крауземана? — с сомнением спросила она.

— Да нет. Я была у него сегодня, просила дать нам машину с мегафоном. Он и дал. Вот и все.

— Не похоже, чтобы вы пришли от Крауземана.

— Я же вам объяснила, как было дело… А скажите, почему вы не жалуетесь полиции, когда бьют ваши окна и бочки? Почему обращаетесь к Канарелли?

Женщина поджала губы и снова повела плечами.

Мисс Стотт повернулась к дочери:

— Ну, прощайте, меня зовут Стотт… Корнелия Стотт. Будем надеяться, что я помогла вам.

— О, мисс Стотт, вы спасли маму.

— Я живу на Шелвин-стрит… Я секретарь «Лиги независимых избирателей». Если когда-нибудь я вам еще понадоблюсь…

В порыве благодарности девушка схватила руку мисс Стотт и поцеловала ее.

Пока мисс Стотт шла по переулку, направляясь к центральной улице, ее возмущение все нарастало и нарастало. Она жалела семью Эстовиа. Ей хотелось раз и навсегда выгнать из их лавки этого Канарелли, это гнусное насекомое. Девушка сжала кулаки, мысленно она сжимала пальцами шею щуплого противного человечка.

На углу улицы стоял полисмен, которого Мирберг называл О’Шин. Плотно сжав губы, она направилась к нему. Ноздри ее раздувались.

О’Шин мгновенно весь превратился во внимание, — ведь это была та самая девушка, о которой Мирберг сказал, что она имеет отношение к Крауземану. Какое именно отношение, он не знал, но что-то во всяком случае есть.

— Мистер О’Шин, — строго спросила девушка, — знаете вы человека по имени Канарелли?

— Канарелли… Джо Канарелли?

— Да, Джо Канарелли.

— Еще бы!

— А миссис Эстовиа… она варит сироп… там, в этом переулке, — она взглянула на дощечку с надписью «переулок Деггерс».

— Я знаю миссис Эстовиа, и мисс Паулу, и Анджело.

— Так вот, на прошлой неделе Канарелли взял с миссис Эстовиа двенадцать долларов, а сегодня, сейчас, забрал еще десять. Я сама видела, как она их уплатила.

Физиономия О’Шина просияла. Он козырнул.

— Благодарствуйте, мисс. Уж и не знаю, чем смогу вам отплатить за одолжение. Вы уж, конечно, ближе к боссу, чем я, но ежели вам когда-нибудь в этих делах понадобится дружеская рука… — Он снова козырнул, — Диннис О’Шин к вашим услугам.

Когда мисс Стотт вернулась на то место, где Каридиус только что выступал с речью, Мирберг как раз собирался уходить: он спешил к себе в контору. Прощаясь, он заметил, что «Лига независимых избирателей» будет, конечно, слушать по радио сообщение о результатах голосования. Кандидат поглядел с усмешкой на своего нового соратника.

— Послушайте, Мирберг, вы в самом деле допускаете, что я могу пройти на этих выборах?

— У меня предчувствие, — кивнул адвокат.

— И вы поставили на него семьсот пятьдесят долларов?

— Я всегда верю в свои предчувствия.

— Вы же человек рассудительный.

Мирберг ответил не сразу.

— А скажите, — проговорил он, наконец, — как вы думаете, когда в ходе эволюции у первого животного развился первый на свете глаз, его сотоварищи, без сомнения, вопрошали, топчась вокруг: «Ведь ты же разумное существо, почему ты воображаешь, будто видишь?»