Трепеща от любопытства, я принялась читать:

Взгляд мой упал еще на одну запись: «Поссорилась с Р. Он вновь ревнует».

Дальше Елизавета упомянула шотландскую королеву Марию Стюарт, которая решила выйти за юного лорда Дарнли[141] и была уже беременна от него. «Этот мальчик может стать королем Англии»[142], — написала Елизавета, но она еще не могла знать наверняка, что королева Мария обязательно родит сына.

«Может, оно и к лучшему — мы трое никогда не поместились бы в моей большой кровати, — прочитала я. — Мы с Марией не смогли бы разделить Робина».

Эти слова возмутили и удивили меня. Неужели Елизавета действительно думала, что Роберт женится на королеве Шотландии и уговорит ее переехать в Англию и что он и его жена будут делить милости Елизаветы? Что все вместе, как сбившиеся в кучку котята, они займут громадное ложе королевы? Будут делить одно и то же тело, страсть к одному и тому же мужчине?

Елизавета, конечно, была странной женщиной, но такие вещи у меня просто в голове не укладывались. «Она переходит все границы!» — подумала я. Только став старше, я поняла, какие разнообразные формы может принимать любовь меж людьми, но до этого времени было еще далеко.

Я вновь принялась читать дневник. Одна запись, располагавшаяся выше всех других, привлекла мое внимание и заставила сердце учащенно биться.

«Р. и Л., — написала королева. — Неужели их сердца соединились?»

А потом добавила: «Р. и Д. — горе и злосчастие».

Я сразу же поняла, кто такие Р. и Л. — это Роберт и я. Значит, королеву гораздо больше интересовала не телесная связь между нами, а возможность существования между нами высокой любви, светлых чувств. Она подозревала нас в этом, но не была уверена.

Но почему Р. и Д.? Кто такая Д.? И что значат слова «горе и злосчастие»? Что королева хочет этим сказать?

Но главным стал для меня теперь вопрос: кто же такая Д.? Д. — любовница Роберта? Она молода и красива? Она дерзка и безнравственна? Она заберет у меня Роберта?

Мало было женских имен, которые начинались бы с Д. Конечно же, сразу вспомнилось имя моей дочери — Дороти. Иногда дочерей в английских семьях называли французским именем Диана. Слышала я о монахине, которую звали Деодата. Но я не знала никого из фрейлин или замужних придворных дам, имена которых начинались бы с буквы Д, кроме Дороти. А из всех известных мне при дворе Дороти не было ни одной, которая понравилась бы Роберту. Все они были некрасивые либо старые, либо сварливые, либо и то, и другое, и третье, вместе взятое.

Может быть, буквой Д обозначено не имя, а прозвище? Королева обожала давать людям прозвища. Очень часто они были весьма нелестными, особенно те, которыми она награждала женщин: она вполне могла обозвать кого-то «Дурочкой», или «Дешевкой», или еще как-нибудь похлеще.

Но тут перед моим мысленным взором всплыло лицо, а затем и имя. Странное для женщины имя — Дуглас. Так звали молодую женщину, которую я несколько раз видела при дворе. Она была юной, красивой, смелой, соблазнительной — такая девушка могла бы понравиться Роберту… Я сама была такой десять лет назад… Если мне не изменяла память, то эта Дуглас была из рода Говардов. Стройная, грациозная, с рыжевато-каштановыми кудрями, почти как у меня, и вздернутым носиком. Когда я увидела ее танцующей, то подумала, что она танцует почти так же хорошо, как я…

Надо было срочно проверить мою догадку, и я обратилась к мистрис Клинкерт, спросив, знает ли она девушку по имени Дуглас.

— Вы имеете в виду жену лорда Шеффилда[143]? — сразу же ответила она. — Ту, которая развлекается со всеми и каждым?

— Со всеми и каждым? — переспросила я, постаравшись, чтобы голос мой звучал легко и игриво. — Но, уж конечно, не с лордом Робертом?

Но мистрис Клинкерт сразу догадалась, что вопрос этот я задала неспроста.

— Со всеми! — подчеркнула она. — От последнего мальчишки на конюшне до самого знатного вельможи. — И тут она принялась насвистывать «Джигу короля Роберта». — Эта Дуглас Говард — та еще штучка. Почище Екатерины Говард[144], об изменах которой знали все, кроме ее супруга короля.

— А королева знает о поведении этой Дуглас? — продолжила я свои расспросы.

— Конечно. Ума не приложу, почему она еще не прогнала ее от себя. Такой девушке не место при дворе.

— Вы совершенно правы, мистрис Клинкерт.

— Даже Уэффер удивился. А уж он-то служил здесь еще при леди Анне Болейн и вашей бабушке леди Марии Болейн, двух самых…

— Тише, тише, мистрис Клинкерт! Я прекрасно знаю, как молва окрестила этих двух милых дам.

— Побеспокойтесь, голубушка, чтобы ваша собственная репутация не пострадала, — заметила камеристка. — Муж ваш постоянно в отлучке, и у вас много свободного времени.

Ей не нужно было углубляться в детали. Я прекрасно поняла, на что намекала мистрис Клинкерт. У меня было много свободного времени, и я старалась сделать так, чтобы это время при любой возможности заполнял мой сердечный друг Роберт. Уолтер часто уезжал, а когда он возвращался, то мы с каждым разом убеждались, что у нас друг с другом нет ничего общего. У нас не было даже общих привычек, — объединяющих давно женатые пары. Мы приелись друг другу до такой степени, что даже не могли нормально разговаривать. Да и в супружеской постели мы встречались теперь не часто. Мой муж как мужчина был мне противен, и это чувство только углублялось. Но время от времени я все же была вынуждена делить с ним ложе, и после одного из таких редких визитов Уолтера в Чартли я вновь понесла.

В этот раз мы оба надеялись, что родится мальчик, который займет место умершего Уолтера-младшего.

Почти всю эту свою беременность я не появлялась при дворе. Я баловала себя сверх меры, став круглой как бочка. «Этот ребенок родится самым крупным из всех моих детей», — сказала я себе. Животу меня вырос так, как ни разу во время прошлых беременностей. Я поглощала сливы и персики без числа и, конечно же, печеные яблоки старого фермера.

Хотя я и скучала по Роберту, который редко навещал меня в Чартли, но чувствовала себя настолько счастливой, что это меня даже удивляло. Я шила и вышивала чепчики и одеяла для новорожденного, составляла ароматы и готовила наливки, заполняя ими кладовые, ухаживала за цыплятами в птичнике и подкармливала певчих птиц, обитавших в густых кронах деревьев, в тени которых располагалась голубятня. Когда пришел мой срок закрыться в спальне в ожидании родов, я спокойно удалилась туда и терпеливо ожидала первых схваток, проводя время в молитвах.

Хотя ребенок родился очень крупным, роды были недолгими и не слишком трудными. Мне помогали опытная повитуха и женщина из деревни, груди которой распирало молоко. Она была нанята кормилицей моему будущему ребенку. Она оказалась подругой повитухи и в течение всех родов сидела рядом со мной и держала меня за руку, успокаивая и уверяя, что все будет хорошо. Еще до начала схваток я распорядилась придвинуть мою кровать к высокому окну и не занавешивать его, вопреки обычаю, посему теперь я наблюдала, как с деревьев падают желтые листья и, медленно кружась, опускаются на землю. Это зрелище меня отвлекало и развлекало. Да, боль была, но были и искренние слова поддержки кормилицы, и дельные указания повитухи. С их помощью я родила малыша Роберта в ноябрьских сумерках 1567 года, когда Вечерняя Звезда[145] всходила на небосклоне. «Это знак! — подумала я. — Знак великой судьбы». Я сказала себе, что этот мальчик, чьи громкие крики привели всех домочадцев и слуг под двери моей спальни, где они дружно приветствовали наследника Деверё, станет отважным воином, будет блистать на рыцарских турнирах или украсит собой любой королевский двор, как и мой любимый Роберт. Он будет таким же прекрасным, могучим, полным жизненных сил и обаяния.