Голос, звучавший с одра болезни, был так тих, что мне приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова, но их смысл не оставлял сомнений. Меж тем хрупкое тело Елизаветы бил озноб, а запах в комнате, как мне показалось, усилился. Мне подумалось, что, несмотря на волю королевы к жизни, о которой меня предупреждал и в которую верил мой отец, усилия, потраченные ею на противодействие желаниям лорда Роберта, могут оказаться для ее слабеющего тела чрезмерными. Голова Елизаветы бессильно упала, стоило ей только уцепиться за мистрис Клинкерт. Вдруг она сейчас упадет в обморок? Но не тут-то было!

— Летиция! Позови своего отца, — услышала я голос королевы. — Пусть сюда придут все члены моего совета.

— Подожди, Летиция, — прервал ее лорд Роберт, — позовешь всех, когда отец Локтон соединит нас брачными узами.

Я заколебалась, но в это время из груди королевы исторгся то ли вскрик, то ли стон и раздался хриплый шепот:

— Пусть тело мое, пусть каждый мой член во власти смерти, никто не заставит меня выйти замуж против моей воли. Ступай, Летиция, и делай то, что я тебе велела!

Не ожидая дальнейших приказов, я поспешила прочь из опочивальни, призывая отца и лорда Сесила. Встревоженные слуги, в свою очередь, всполошились и пустились на поиски других приближенных королевы.

— Она умерла? — спросил кто-то.

— Нет, она жива и призывает к себе своих советников, — ответила я.

Наконец я нашла своего отца, который сидел за длинным столом с двумя командирами лондонского ополчения. Они ели хлеб с сыром и сосредоточенно разглядывали какую-то карту.

— Отец, поторопись! — крикнула я ему. — Лорд Роберт пытается заставить королеву выйти за него замуж! А она хочет видеть в своей опочивальне тебя и других членов своего совета!

— Боже милостивый! Спаси и сохрани нас! — воскликнул он и вскочил из-за стола в такой спешке, что опрокинул свою кружку с пивом.

Когда мы с ним вбежали в спальню королевы, то увидели, что там уже собрались несколько ее советников, а в углу секретарь что-то старательно записывает. Скрип его пера был единственным звуком в комнате.

Королева, похудевшая и смертельно-бледная, сидела на кровати, закутанная в теплую красную шаль. Лорд Роберт уже не сидел на ее постели, а стоял у стены рядом с ее ложем с поникшей головой.

— А теперь записывайте каждое мое слово, — говорила королева своим хриплым, сорванным голосом, обращаясь к секретарю, который даже закрыл глаза, чтобы не упустить ничего из речи нашей правительницы перед тем, как перенести ее на бумагу. — Я, Елизавета, милостью Божией королева Англии, — она сделала паузу, чтобы секретарь успевал за ней, — повелеваю: лорд-протектором после моей смерти назначается лорд Роберт Дадли и сим наделяется всеми полномочиями, дабы править после меня.

— Ваше Величество, что вы делаете? — воскликнул мой отец.

— Я бы на месте Вашего Величества поостерегся… — начал лорд Сесил.

— Молчать! — прохрипела Елизавета. — Я еще не закончила, милорды. В должности лорд-протектора означенный лорд Роберт Дадли будет получать ежегодный доход в размере двадцати тысяч фунтов, каковой будет выплачиваться ему из государственной казны.

При этих словах своей повелительницы лорд Роберт, который стоял у стены, замерев и открыв рот от удивления, упал на колени у ложа королевы, порывисто схватил ее руку и сумел только проговорить сквозь слезы:

— Моя дорогая госпожа, моя добрая королева!

Я услышала, как в ответ королева прошептала ему:

— Не спеши благодарить меня, Робин. Вдруг я тебя переживу.

— Сомневаюсь, что казна располагает достаточной суммой денег для выполнения этого требования, — ледяным тоном проговорил Сесил.

— Так обеспечьте приток средств в казну, — тут же последовал резкий ответ Елизаветы.

Секретарь закончил писать и высушил чернила на документе. Сжав зубы от напряжения, королева приподнялась на подушках, схватила поданное ей перо, подписала свой указ и вручила его лорду Сесилу.

— Ну вот, теперь все удовлетворены, — пробормотала она, откидываясь на подушки. — Господи, как же у меня болит спина! Уходите, я хочу спать…

Она жестом велела выйти из опочивальни всем, кроме меня и мистрис Клинкерт, после чего главная камеристка помогла Елизавете вновь улечься на бок и послушно принялась растирать королеве больную спину.

Пятна на лице, шее и руках королевы превратились в пустулы, а затем и в язвы, покрытые страшной алой коростой. Но она не умерла. Каждую ночь она — похожая на призрак, но живая — проводила у камина, завернувшись в покрывала из красной фланели, а доктор Бёркот пользовал ее горькими снадобьями, стойко снося все ее угрозы и оскорбления. Я почти все время находилась подле нее. Многие из придворных дам и фрейлин покинули двор, сославшись на болезнь — настоящую или мнимую, — но мой отец настоял, чтобы я оставалась с королевой и прислуживала ей в ее опочивальне, хотя и знал — мы все знали, — что я рискую заразиться оспой, как уже заразилась Сесилия, и даже могу умереть от этой болезни.

Мне придавал смелости пример мистрис Клинкерт, к которой зараза никак не хотела приставать, хотя она проводила в спальне королевы дни и ночи. Да и лорд Роберт, мой отец и другие советники, часто посещавшие нашу повелительницу, не заболели.

Постепенно к королеве начал возвращаться вкус к жизни. Первым проснулся ее аппетит. Теперь она требовала жареных перепелов и пироги из дичи.

— Но Вашему Величеству эти деликатесы сейчас запрещены! У вас же оспа! — вознегодовал доктор Бёркот.

— Тогда убирайтесь вон из моих покоев! — ответила на это Елизавета. — Я не потерплю, чтобы кто-нибудь помыкал мною в моем собственном дворце!

К этому времени мы — ее приближенные и слуги — уже верили в то, что королева пошла на поправку и что очень скоро здоровье полностью вернется к ней. С каждым днем она ела все больше и больше, уже вставала с постели и даже начала ходить неверными шагами по своим покоям. Еще через некоторое время голос ее вновь стал звонким, а тело — сильным и гибким, и тогда к ней вернулось прежнее упрямство и сумасбродство. С утра до ночи она всех нас заставляла плясать под свою дудку и потакать своим малейшим капризам.

— Ненавижу безобразных женщин! — воскликнула она как-то раз, когда мы, фрейлины, одевали ее.

В тот день она приказала принести кружку легкого пива и с удовольствием его попивала, пристально разглядывая наши лица. Ее взгляд задержался на моей злосчастной сестре Сесилии, лицо которой было изуродовано отметинами от оспы, а волосы — сбритые для того, чтобы сделать королеве парик, который та почти не носила — еще не отросли как следует. Сесилия всегда носила на голове французский чепец или круглую шапочку, но уши у нее были такие оттопыренные, что короткие волосы их полностью не прикрывали и они выпячивались даже под самым плотным головным убором.

— Почему у этой девушки так торчат уши? — спросила королева.

Никто не знал, что ей ответить.

— Простите, Ваше Величество, но я ничего не могу с этим поделать, — сказала Сесилия. — Не всем же быть такими красивыми, как вы!

Последняя реплика сестры сильно уязвила Елизавету, чье лицо в то время также было обезображено оспинами и шрамами (которые, впрочем, впоследствии зажили). Королева прекрасно понимала, как безобразно она сейчас выглядит, и потому не показывалась на людях. Недолго думая, она запустила полупустой пивной кружкой в Сесилию. Кружка разлетелась на множество мелких кусочков, не причинив, впрочем, вреда моей дерзкой сестре.

— Убирайся и больше не смей появляться при дворе! — хрипло закричала королева.

Сесилия расплакалась и, спотыкаясь, выбежала из комнаты.

Несмотря на все усилия моего отца, направленные на то, чтобы смягчить сердце Елизаветы, королева была непреклонна: Сесилия должна оставить двор! Моя сестра вновь оказалась в нашем загородном поместье Ротерфилд-Грейз, где она, по словам матери, предавалась слезам и унынию, обвиняя королеву в своих злоключениях и твердя, что ее жизнь кончена.