— Да, у тебя есть красота Болейнов. И не только она. Я чувствую, что в тебе есть и огонь Болейнов, их страсть. Не то что в твоей неуклюжей сестрице, — грубо и бестактно добавила она. — Никогда не уставала удивляться, до чего же сестры иногда не похожи друг на друга. Моя сестра Мария и я… — но тут королева замолчала.

Я хотела добавить, что королева Мария была лишь сводной сестрой Ее Величества, но вовремя прикусила язык.

В это время Сесилия, которая всегда страдала, стоило кому-то в ее присутствии заговорить о моей внешности, принялась оправлять свой наряд, шумно шелестя верхней юбкой и треща накрахмаленными нижними юбками. В последнее время она очень располнела. Я бы сказала, что она была просто толстушка по сравнению с другими фрейлинами. Звук ее шуршащих юбок заставил королеву язвительно посмотреть на нее.

— Прикажи распустить швы на этом платье, — заметила она. — Оно тебе явно мало. Или выкини его и закажи новое.

Я затаила дыхание, надеясь, что у Сесилии достанет ума не ответить королеве грубо или непочтительно. Другие фрейлины предупредили нас, что королева подвержена внезапным приступам ярости, а в гневе она страшна.

— Да, Ваше Величество, — только и пробормотала моя сестра, и я вздохнула с облегчением.

Я почувствовала, что королева вновь меня рассматривает, но тут она сказала:

— А теперь подойдите сюда и помогите мне одеться. Я передумала: шелковые рукава цвета слоновой кости сюда не подходят. Лучше выберу вот эти — бархатные, фиолетовые, с вышивкой золотом.

С этими словами королева проследовала в гардеробную и уселась перед туалетом с огромным трехстворчатым зеркалом. Она принялась разглядывать свое отражение и, казалось, больше не обращала внимания ни на меня, ни на Сесилию. Но затем, в течение следующего часа, когда ей укладывали прическу, сурьмили брови, когда на нее надевали сорочку из тончайшего полотна и многочисленные нижние юбки, затягивали корсет, пристегивали к лифу рукава и брыжи, я видела, что она нет-нет да и посматривала на наши отражения в ее зеркале. На меня она глядела задумчиво, а на Сесилию — презрительно.

«Вы, девушки, ничего не стоите, — говорил этот взгляд. — Я могу избавиться от вас в любой момент. Выкину в два счета, как старое платье».

Мой отец жаждал поскорее найти мне мужа. По его мнению, я слишком быстро повзрослела и готова расстаться со своей девственностью при обстоятельствах, могущих навлечь позор на всю мою семью. Он очень хотел видеть меня замужем за человеком, который не только будет считаться выгодной партией, но сможет держать меня в строгости. Мать была согласна с тем, что хорошо бы найти достойных женихов и мне, и Сесилии, но в этом вопросе, как, впрочем, и во всех других, она проявляла свойственную ей беспечность.

— У них много времени, — отмахнулась она как-то от отца, который в очередной раз заговорил о необходимости нашего скорейшего замужества. — Они еще совсем молоды.

— Но у Летти плохая репутация, которая со временем может только ухудшиться. Мы обязаны подыскать девочкам супругов до тех пор, пока, э-э-э…

— Пока кто-нибудь из наших дочек не забеременеет. И мы с тобой знаем, с которой из них это может случиться раньше. Ну и что из того? Просто такое стечение обстоятельств несколько усложнит нашу задачу. Будем уповать на то, что коль скоро самое плохое произойдет, то мужчина поведет себя как джентльмен и женится на Летти. А если он попытается увильнуть, я пожалуюсь королеве и она его заставит сочетаться браком.

Я завидовала тому, с каким философским спокойствием наша мама смотрела на наше будущее, но слишком хорошо понимала и обеспокоенность отца. Как это было похоже на него: взвалить на свои плечи слишком большую ответственность — буквально за всю нашу семью. Я искренне сочувствовала ему.

В это время королева дала отцу новое поручение: она отправила его в Ирландию, чтобы он разобрался, действительно ли оправданы огромные расходы ее лорд-наместника в этой стране, без особого успеха пытавшегося усмирить диких ирландцев. Оттуда отец написал нам, что нашел для меня выгодную партию в лице одного лорда, который владел в Ирландии обширными землями и жил там большую часть года. В письме отец особо отметил, что уже начал переговоры о возможном браке.

Я в глубине души взмолилась, чтобы эти переговоры не увенчались успехом: мне совсем не хотелось ни выходить замуж за обитателя этого острова, ни жить там самой. К моему несказанному счастью, отец вскоре написал, что переговоры закончились ничем. И еще в письме говорилось, что отец заболел и возвращается домой.

— Болотная лихорадка! — говорили друг другу наши служанки и камеристки, значительно и зловеще переглядываясь. — Так всегда и бывает. Кто бы ни поехал в Ирландию, заболевает там этой напастью.

В первые дни моей службы королеве я была так сильно занята, что у меня не было времени не только задуматься о своем будущем, но и посидеть у постели моего больного отца. Будучи фрейлиной, я должна была вставать с рассветом, быстро одеваться в серое платье, положенное мне по должности, идти на службу в дворцовую церковь, завтракать куском хлеба и кружкой эля в покоях королевы, а затем прислуживать Ее Величеству, выполняя любые ее распоряжения, которые ей было угодно мне дать, в дополнение к моим обычным обязанностям. Обеду нас был в полдень. После обеда мы вместе с другими дамами из свиты королевы присутствовали на всех приемах, будь то сеансы наложения рук на тех ее подданных, которые страдали тяжелыми заболеваниями, исцеляемыми лишь прикосновением монарха[108], или встречи иноземных послов, либо занимались вышиванием или иным тонким рукоделием по шелку, подрубая драгоценные рукава и тончайшее кружево воротников. Когда погода и настроение королевы благоприятствовали, мы отправлялись на прогулку верхом, либо играли в мяч, в волан или в другие игры на свежем воздухе. Иногда самые озорные из нас придумывали всякие забавы и проказы, и все мы вместе их осуществляли — иногда к развлечению и удовольствию королевы, иногда к ее досаде и порицанию.

После ужина к нам присоединялись джентльмены, и наступал час «взглядов и вздохов», когда над шахматной доской или через все пространство комнаты завязывался безмолвный разговор двух любящих сердец, когда музыканты играли куранту или гальярду[109], когда мужчины приглашали нас на танец, а мы старательно исполняли все затейливые шаги и прыжки этих старинных танцев до тех пор, пока не останавливались в изнеможении и требовали принести нам легкого пива, дабы утолить жажду.

Иногда такие вечера заканчивались за полночь, и мы буквально валились с ног от усталости. А ведь прежде чем отойти ко сну, мы должны были убедиться в том, что постельничие надлежащим образом приготовили ложе королевы для ее ночного отдыха — высокую и широкую кровать под пышным балдахином и со множеством покрывал, украшенную позолоченной короной и семью плюмажами из орлиных перьев.

Только проводив королеву в ее опочивальню, мы сами получали право отойти ко сну, и тогда мы забирались по двое в наши постели с бугристыми матрасами, силясь согреть босые ноги, замерзавшие на холодных дощатых полах, покрытых лишь тонкими тростниковыми циновками. Вонь от гниющего тростника перебивалась запахом полыни, пучки которой разбрасывались от блох, и ароматом розовых и оранжевых цветов, приносимых в наши покои для облагораживания воздуха.

Моя сестра Сесилия переживала очень трудную пору: она прекрасно понимала, что королева ее невзлюбила и что наш отец стремится выдать замуж в первую очередь меня, а ее партия занимает его в гораздо меньшей степени, — и потому постоянно бурлила от сдерживаемой ярости. Королеве Сесилия мстила мелко и скрытно: то подольет камфару во флакон с королевскими духами, то положит любимые нюренбергские часы[110] королевы, с тончайшим хрустальным стеклом, закрывавшим циферблат, на самый край стола, где их легко бы мог сбросить на пол широким рукавом любой проходящий. Как-то раз она оставила дверь птичника широко открытой, и все певчие птицы улетели бы, если бы я вовремя не закрыла дверь, ибо следить за птичником входило в мои обязанности.