— Не стоит благодарности, — замахал руками Фрэнк. — Это всего лишь деньги, а на деньги можно купить вещи и ценности, но не любовь. То, что есть у вас двоих, стоит гораздо дороже всех сокровищ мира. А теперь у вас родился сын, и его существование делает вашу любовь еще более полной.

Роберт обнял меня, когда Фрэнк это говорил, и я заново почувствовала сияние нашего взаимного чувства и переполняющую меня материнскую гордость. Я подумала — ни одна женщина не может быть счастливее, чем я в это самое мгновение.

Но тут мне стало жаль Фрэнка. Я знала, что он думает о своей утраченной любви — о своей Марианне. Побыв с нами пару дней, он вновь заговорил со мной о ней, о том, как мечтал жениться на ней, если бы у него была такая возможность.

— А твоя богатая жена, что с нею? — спросила я.

— Она умерла несколько лет назад, когда я был в море. И, если тебе интересно, она оставила мне в наследство свои деньги. Но мне они не нужны. У меня теперь есть свое собственное состояние. Мы привезли много сундуков, наполненных испанским золотом, когда вернулись в Плимут.

Роберт велел одеть маленького Денби в его доспехи в честь приезда Фрэнка. Ребенок радостно гукал, а мой брат хохотал во все горло.

— Малыш — настоящий лорд! — заявил Фрэнк. Потом он более пристально посмотрел на нашего сына, и выражение удовольствия на его лице сменилось тревогой. — Что с его ножкой? — спросил он. — Осмотрел ли его ваш врач? Что он сказал?

Мы с Робертом заговорили одновременно, и я замолчала, позволив Роберту отвечать. Короткая ножка нашего малыша очень нас тревожила, как и то, что он не мог ни на чем сосредоточить свой взгляд. Он как будто бы смотрел в никуда, не тянул ручки ни к нам, ни к ярким предметам, как другие дети.

— Мы обеспокоены тем, как он растет, — сказал Роберт. — Мы позвали доктора Джулио и еще нескольких докторов из Лондона осмотреть его. Они говорят, что ножка выправится со временем и обе ноги сравняются в длине. Они не видят причин, препятствующих этому.

— Мы хотели отвезти его ко двору, чтобы его осмотрел врач королевы, — добавила я, — но королева до сих пор гневается на Роберта, и она не разрешила нам. А что до меня, то она запрещает мне даже приближаться к любому из ее дворцов. Она ненавидит меня и называет Волчицей.

— Все говорят, что она — странная женщина, — пробормотал Фрэнк. — Сдается мне, хуже всего она обходится со своими самыми верными слугами.

Я протянула руку в колыбель маленького Денби и вложила палец в его крохотную белую ладошку. Малыш крепко уцепился за него.

— Помнишь, наш отец говорил нам, что короли и королевы не ведут себя так, как другие люди? — спросила я Фрэнка.

Он улыбнулся в ответ.

— Я надеюсь, ваш сын скоро будет бегать и играть наравне со всеми, — проговорил мой брат. — Без сомнения, ножки его подравняются и окрепнут. Вы и глазом не успеете, моргнуть, как он вырастет из своих доспехов. Вот увидите, как он повзрослеет и юным рыцарем примкнет к Договору об ассоциации[160], о котором я в последнее время после своего возвращения столько слышал.

Когда Фрэнк упомянул Договор об ассоциации, я вздрогнула. Недавно Роберт и другие высшие сановники королевства создали союз, необходимый, по их словам, для обеспечения безопасности королевы. Дворяне, подписавшие Договор, страшной клятвой поклялись убить любого, кто преуспеет в попытке убить Елизавету, или любого, от чьего имени такая попытка будет сделана. Хотя целью Договора должно было стать предотвращение насилия, он, по моему мнению, скорее должен был способствовать нарастанию вражды, кровавой мести и жестоких расправ. Я очень надеялась, что ошибаюсь. Когда я поделилась своими страхами с Робертом, он лишь мрачно взглянул на меня и заявил, что то время, в которое мы живем, требует чрезвычайных мер.

— Пусть каждый поймет, — честно сказал он, — что сейчас в христианском мире ведется самая настоящая война. Испанский король Филипп считает всех протестантов, без исключения, врагами Господа, а значит и своими личными врагами. Он поклялся уничтожить всех их, то есть уничтожить и нас, одного за другим. Он уже начал истребление протестантов в Голландии, Зеландии и в других протестантских провинциях Нидерландов. Тысячи невинных людей оказываются в тюрьмах, подвергаются пыткам, умирают от голода, их вздергивают на дыбу и растягивают до тех пор, пока не ломают им все кости.

— Также, как поступали с анабаптистами во Франкфурте, — проговорила я. — В те времена, когда я была совсем девчонкой. Их связывали по рукам и ногам, а потом топили в реке. И делали это не испанцы, а другие протестанты: кальвинисты, как мой отец.

Я не могла не вспоминать те ужасы, свидетельницей которых стала во Франкфурте, а также сожжение моего учителя Джослина, жертвы католической королевы Марии. То было самое ужасное из того, с чем мне довелось столкнуться в моей жизни. Я увидела, как правители и люди церкви не побоялись выпустить на свободу дикость и насилие лишь потому, что решили, что другие мужчины, женщины и даже невинные детишки — последователи Сатаны, а не истинного Бога. А в таком мире милосердию и человеколюбию нет места. А теперь Роберт говорит мне, что король Филипп объявил крестовый поход с целью уничтожения всех протестантов.

— Наш Договор об ассоциации — только начало, — донесся до меня голос Роберта. — Будут заключены новые, более могучие союзы и лиги. Мы должны начать нашу собственную священную войну во имя защиты и охраны того, что принадлежит нам по праву.

Правильные слова, но почему они так пугают меня? Я часто думала об этом все следующие дни, когда сидела у колыбели малютки сына, а его крохотная ручка крепко сжимала мой палец.

— Грядет конец света! — заявила мистрис Клинкерт, разбирая чистое белье моего маленького сына, складывая его одеяльца, чулочки и чепчики и отправляя их в огромный комод, стоявший в детской. Маргарет — нянька малыша Денби — смотрела на нее ревниво, обиженная на то, что ее обычные обязанности выполняет кто-то другой.

— Скоро, очень скоро наш мир рухнет, — продолжала мистрис Клинкерт, жуя, по обыкновению, душистые травы, и их запах наполнил комнату.

Маленький Денби, который беспокойно вертелся в колыбели, успокоился и потихоньку засыпал. Я сидела рядом с колыбелью и наблюдала за ним, вздрагивая от каждого его легкого движения или резкого вздоха.

— Все в это верят, — вновь зазвучал голос мистрис Клинкерт. Она искоса поглядела на меня, когда я не удосужилась ответить. — Даже вы здесь в Уонстеде, небось, слыхали о таком?

— Я слышала… — ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и спокойно. Я никогда особо не верила в пророчества. Мой опыт подсказывал мне, что они редко сбываются.

— Говорят, что падет великая империя. Троны зашатаются под всеми правителями, а одна из династий может прерваться, — гнула свое мистрис Клинкерт.

— Благодарю вас, Маргарет, — обратилась я к няньке. — Оставьте нас, пожалуйста.

Смысл слов мистрис Клинкерт был достаточно прозрачен, и мне не хотелось, чтобы слуги слышали такие высказывания, которые можно было бы счесть изменой королеве.

Елизавета в последнее время немного оттаяла по отношению к Роберту и даже, возможно, ко мне. Роберта сейчас в поместье не было — он, как это часто бывало в тот год, был занят на королевской службе. Но перед тем, как оставить двор, чтобы отбыть со своей дипломатической миссией, он получил разрешение от королевы послать ко мне мистрис Клинкерт, зная, что она будет мне подмогой и утешением, так как я печалилась и тревожилась по поводу малыша Денби и его здоровья. Я расценила этот поступок как жест дружелюбия со стороны королевы после того, как Роберт честно рассказал ей о том, что наш малыш не может ни ходить, ни говорить. Денби уже исполнился год, и стало очевидно, что он страдает от какого-то таинственного недуга, точную причину которого ни один из врачей не смог определить.