А я сидела рядом, наблюдала за ним, молилась, читала псалмы, ела, не чувствуя вкуса, то, что приносила мне мистрис Клинкерт… Именно она как-то утром сказала мне, глянув на неподвижное тело моего сына, грудь которого еле-еле вздымалась при каждом вздохе, что надо послать за Робертом и что медлить нельзя.

Мистрис Клинкерт, конечно же, была совершенно права. Говорила она голосом тихим, без обычной своей громогласности, и это послужило мне еще одним доказательством того, что маленький Денби действительно совсем плох. Но сначала я попыталась с гневом отрицать очевидное, потом запретила себе даже думать об этом, ибо как могла я сказать о таком моему дорогому Роберту…

В конце концов я поняла, что именно нужно сделать. Я должна сама поехать и сообщить моему мужу — его сын умирает и лорд Роберт срочно нужен дома. Я кликнула горничную, чтобы она принесла мне плащ и сапоги для верховой езды, взяла двух конюхов в качестве сопровождающих и на самой быстрой лошади из наших конюшен поскакала что есть духу во дворец Нонсач[164], где, как я знала, Роберт в этот раз помогал королеве в государственных делах.

Усталая и страдающая от жажды, но переполненная сознанием того, что я должна срочно увидеть Роберта, я въехала в ворота. Стражники меня надолго не задержали. Они пропустили меня во внутренний двор, и я торопливо вошла во дворец. Мои слуги следовали за мною.

Я хорошо знала расположение комнат во дворце, ибо часто бывала там, когда служила королеве фрейлиной и придворной дамой, и я прямо направилась в зал, где обычно заседал Королевский совет, смежный с покоями королевы.

— Я — графиня Лестер! — заявила я стражникам у дверей в зал. — Я привезла очень важные сведения для моего мужа. Это вопрос жизни и смерти!

Один из стражников узнал меня. Он кивнул, открыл дверь и пропустил меня внутрь.

Я вбежала в зал и обвела глазами членов совета, сидевших за большим столом, выискивая своего мужа.

Его среди них не было!

Я с изумлением вглядывалась в обеспокоенные лица Уильяма Сесила (ныне лорда Берли), Фрэнсиса Уолсингема и моего отца.

— Нет, леди Лестер! Вам нельзя здесь находиться! — воскликнул кто-то из других советников. — Вам запрещено появляться при дворе! Королева…

— Где мой муж? Почему его нет меж вами? — спросила я прерывающимся голосом. — Отец! Где Роберт?

Но мой отец лишь махнул рукой и отвернулся.

— В чем дело? Что случилось? Он куда-то отправлен со своими солдатами? — настаивала я.

Сидящие за столом отводили глаза. Некоторые вполголоса о чем-то перешептывались.

Тут меня пронзила ужасная мысль. Никто не успел меня удержать, когда я выбежала из зала совета прямо в личные апартаменты королевы, примыкавшие к нему.

В первой комнате никого не было, во второй — только юный слуга, выгребавший золу из камина и удивленно воззрившийся на меня.

А в третьем помещении — будуаре королевы — я нашла их обоих.

Я замерла на пороге. Затаила дыхание. Не могла поверить в то, что увидела.

Роберт на коленях перед Елизаветой, она стоит лицом к нему. Его рука — на ее худой голой морщинистой ноге, неумолимо тянется к тому сокровенному месту, которое Сесилия презрительно именовала «увядшим цветком девственности Ее Величества».

Елизавета почти не прикрыта прозрачным кружевным бельем. Ее увядшая тощая плоть, белая как брюхо рыбы, — отвратительна. В комнате назойливо пахнет мускусом. Тем самым мускусом, которым Роберт всегда душил гульфик на своих панталонах.

Я стояла не шевелясь, как громом пораженная. Пепельное лицо королевы покраснело. Она крикнула, призывая стражу. Роберт, бледный и испуганный, уронил свою блудливую руку, вскочил на ноги и встал передкоролевой, заслоняя ее от моего взора, которым я в ту минуту могла ее испепелить.

Затем за мгновение до того, как в будуар должны были ворваться стражники и схватить меня, я выбежала вон, мои грумы следовали за мною, и мы понеслись к выходу, но не по широким, освещаемым факелами коридорам парадной части двора, а по узким, темным, пахнущим мочой проходам для слуг, где те суетились с подносами, ведрами, ночными горшками, охапками хвороста и грязным бельем. Я продиралась сквозь эту толпу, ослепнув от слез, спотыкаясь и оскальзываясь на неровных камнях, я хотела кричать «Нет, нет и нет!» при каждом шаге, острой болью отзывавшемся в моем сердце.

— Ты должна понять! Ты должна!!!

Хриплый, умоляющий голос Роберта проникал сквозь толстые дубовые двери нашей спальни в Уонстеде. Я скрылась здесь с раной в сердце, чувствуя себя преданной и втоптанной в грязь, но в то же время переполненная страстным желанием дать сдачи, поквитаться с мужем, с королевой, со всем миром.

Но когда я оказалась под крышей своего дома, руки мои опустились, а тело словно налилось свинцом. Не хотелось двигаться, говорить, видеть других людей. Я смогла только пойти посмотреть на сына и убедиться в том, что он в том же состоянии. Такой же тоненький и хрупкий, так же цепляется за жизнь из последних сил.

Больная и опустошенная, я заперлась в спальне, мечтая лишь о том, чтобы лечь и забыться, когда услышала под дверью голос Роберта. Очевидно, он поскакал прямо за мною, когда я бежала из Нонсача. Сердце мое упало, когда я услышала, как он говорит:

— Прошу тебя, Летти, открой дверь! Впусти меня! Я все объясню…

Но дверь в опочивальню была на запоре, и я не собиралась ее отпирать.

Я молчала.

— Летти! — теперь он стучал в дверь кулаком. — Летти!

Я заткнула уши руками.

— Летти, ты не понимаешь! Ведь ты не думаешь, что я… что мы с королевой…

— Убирайся! Убирайся и оставь меня в покое!

Роберт замолчал, но молчание его было недолгим.

— Я останусь здесь до тех пор, пока ты не выслушаешь то, что я должен тебе сказать! В тот день, когда ты увидела нас с Елизаветой, королева была очень напугана. Да что там говорить, она была в ужасе. Я ее в жизни не видел в таком состоянии. С ней настоящий приступ случился. Дело в том, что в тот день на нее вновь было совершено покушение! На этот раз убийцей оказался какой-то валлиец[165]. Грязный валлиец с ножом! Чуть не перерезал ей горло! Он был одет в форму стражника. Никто сначала не понял, что происходит, но мы все-таки смогли остановить его в самый последний момент. Королева упала в обморок. Когда она пришла в себя, она не могла говорить, а только издавала один безумный вопль за другим и никак не могла успокоиться.

Хотя я все еще затыкала руками уши, голос Роберта был так громок, что я отчетливо слышала каждое его слово. Он говорил сбивчиво, но все-таки сумел донести свою историю до меня. Вновь и вновь он повторял, что Елизавета в тот день чуть не умерла.

Теперь он стучал в дверь спальни ладонью, а затем чем-то металлическим. «Рукояткой меча», — подумала я.

— Послушай меня, Летти. Ты обнаружила нас вместе, потому что она отослала всех своих камеристок. Она сорвала с себя одежду. Она была сама не своя от страха. Я пытался как-то привести ее в порядок. Я не хотел… не мог… — голос Роберта прервался, его переполняли чувства. — Половина этих стариков вокруг нее решила, что она рехнулась, сошла с ума. Я не мог позволить, чтобы она разгуливала среди них обнаженной…

Я отняла руки от ушей. Правда ли то, что говорит Роберт? Неужели я не так поняла ту сцену, которую видела во дворце? Неужели он действительно хотел защитить Елизавету? Неужели не было похоти, сластолюбия, вожделения? Да, такое возможно, но возможно и то, что Роберт сознательно говорит мне то, что я приму взамен горькой правды. Я заколебалась.

— Впусти меня, Летти.

— Нет.

— Дай мне войти!

Во мне остались только усталость, недоумение. Даже гнев куда-то исчез. Наверное, обида за предательство уступила напору убедительных слов Роберта. На королеву действительно неоднократно совершались покушения. Она была подвержена нервным припадкам — я сама часто была тому свидетельницей. И тогда она прогоняла своих камеристок с криками и ругательствами. И она доверяла Роберту, одному только Роберту, хотела, чтобы он находился с ней рядом, был для нее опорой, оплотом, поддержкой…