— Но Эми решила, что такое развитие событий вполне возможно…

— Кроме того, — заявил лорд Роберт, не слушая меня и с трудом, поскольку явно привык это делать при помощи оруженосцев, пристегивая последнюю деталь своих доспехов, — я хочу, чтобы Эми похоронили по-христиански. Иначе на семью падет позор.

«Позор падет в первую очередь на тебя, — подумала я, — и повредит твоей карьере и твоим амбициям».

Но лорд Роберт уже стоял передо мной в сверкающей броне, вернув себе вместе с нею роль мужественного предводителя войска.

— Пусть это письмо будет нашей тайной, Летиция. Безумное признание безумной женщины… Я ничего не скажу о нем королеве.

— И я буду молчать, если такова ваша воля. И уж точно не скажу о нем мистрис Клинкерт, которая считает, что знает и хранит все секреты.

— Только ты и я, Летти, только ты и я… — произнес лорд Роберт, неожиданно назвав меня уменьшительным именем, которым меня величали лишь самые близкие. Неужели он слышал, как отец зовет меня так, и запомнил это?

— Только ты и я в целом свете будем знать правду, отныне, и присно, и во веки веков, — добавил он с шутливой серьезностью.

Но я лишь нахмурилась в ответ. Негоже было перевирать слова молитвы в комнате той, что убила себя в припадке отчаяния или желая отомстить столь страшным способом.

— А я, Ваша Светлость, — заговорила я, — не забуду и то, что рассказала мне Пирто. Она призналась, что ваша жена не погибла мгновенно. Перед тем как умереть, она провела еще несколько часов в страшных мучениях. Что бы ни подвигло ее на этот ужасный поступок, она заплатила за него сполна.

— Она заплатила за грех самоуничтожения, — тихо ответил Роберт.

«И ты тоже заплатил, высокородный лорд, и продолжаешь платить за это. Эми все-таки напоследок удалось с тобой поквитаться».

Лорд Роберт покинул Камнор-Плейс, уводя свой отряд из тысячи солдат на юг, к Лондону, чтобы защитить столицу королевства и саму королеву. Подготовка к похоронам Эми Дадли в Оксфорде проходила без всяких помех, а мы с мистрис Клинкерт вернулись ко двору. Стоит отметить, что предсмертное письмо, написанное рукой Эми, я взяла с собой, а не уничтожила, как велел мне лорд Роберт. Я решила на всякий случая спрятать его, потому что оно могло доказать его невиновность, если вдруг его снова примутся обвинять в причастности к смерти жены. Я знала, что должна защитить его — и тем самым защитить истину.

Как я и обещала лорду Роберту, я никому не рассказала о содержании письма, да и вообще особо не распространялась о нашей с мистрис Клинкерт поездке в Камнор-Плейс. Но я много думала об этих тревожных днях, вспоминая лорда Роберта и то, как он оплакивал свою жену, стоя на коленях у ее смертного ложа, как темнела загорелая кожа его рук под тонкой рубашкой, как бугрились его могучие икры, обтянутые мягким бархатом. Как печальны были его темно-синие глаза в ту минуту, и как они наполнились решимостью, когда он облачился в свои сверкающие доспехи, как серьезно, искренне и прямо смотрел он на меня в течение всего нашего разговора. И еще я помнила его голос, такой звучный, богатый и нежный, произносящий: «Только ты и я, Летти… отныне, и присно, и во веки веков». Эти слова так и кружились у меня в голове с тех пор, как мы расстались, и их значение совсем потерялось для меня в чарующем звуке голоса говорившего.

Сначала мы решили, что королева просто устала. Устала от поездок верхом, охоты, от треволнений и неприятностей, связанных со смертью Эми Дадли. Утром она с трудом села в своей новой роскошной постели и не сразу отодвинула прекрасный полог, с которого ей улыбались Леда, Аполлон и Адонис. Потом она пожаловалась на сильную головную боль и слабым голосом попросила позвать мистрис Клинкерт, чтобы та растерла ей спину, которая у королевы, видимо, тоже болела немилосердно.

Такое проявление слабости было совсем не в характере нашей повелительницы. Обычно она, когда болела, только пуще гоняла нас, изводя своими требованиями, но всегда заставляла себя вставать с постели и заниматься тем, что было необходимо, — она добросовестно изучала и подписывала документы, принимала лорда Сесила и других членов Королевского совета, выслушивала их доклады, держала могущественных сановников в страхе перед своим неудовольствием.

В этот раз, однако, она дала недугу взять над собой верх и впала в несвойственную ей апатию, которая перешла в полузабытье. На третий день мы уже встревожились не на шутку, а во всех церквях Лондона были вознесены молитвы за скорейшее выздоровление королевы.

В этот день мистрис Клинкерт склонилась над ложем Елизаветы, дабы уговорить свою госпожу поесть немного супа и жидкой каши, и тут с уст камеристки сорвался крик ужаса:

— Посмотрите на ее рот! Позовите врачей, медлить нельзя!

— Что случилось? — спросила я, подходя к кровати.

— У нее пятна на губах и на языке! Это оспа!

Я непроизвольно отпрянула назад. Признаки этой ужасной болезни были всем нам слишком хорошо известны. Все начиналось с пятен во рту больного. Потом появлялась сыпь на лице и руках, а затем пятна превращались в пузырьки. Пузырьки эти прорывались, оставляя незаживающие корки и язвы. Я уже видела такие крохотные красные точки раньше, и меня с самого детства предупреждали, чтобы я держалась от заболевших подальше, дабы, самой не стать жертвой этого опасного недуга[129].

Врачи велели сразу же искупать королеву в горячей воде. В покои нашей госпожи принесли металлическую ванну, в которую слуги живо натаскали кипятка. Королеву заставили погружаться в такую горячую воду, которую она только смогла вынести, до тех пор, пока она не запротестовала, крича, что сейчас ее сварят живьем. После ванны ее вывели в дворцовый сад, где холодный осенний ветер срывал с деревьев ярко-оранжевые и желтые листья. По возвращении с прогулки королева чихала и кашляла, лицо ее покраснело, дыхание стало прерывистым. Вместо того чтобы вылечить оспу, доктора только простудили больную.

Горе-лекарей прогнали, Елизавету уложили в постель и поручили заботам мистрис Клинкерт и добросердечной Мэри Сидни[130], — очаровательной двоюродной сестры лорда Роберта, которая входила в число тех фрейлин королевы, которые прислуживали ей в опочивальне.

— Как королева себя чувствует? — спросил меня лорд Роберт, прибыв ко двору. Я сидела в одном из отдаленных от ее опочивальни покоев и старалась вышиванием отвлечься от мучивших меня тревог. Дело в том, что моя сестра Сесилия в тот день пожаловалась, что чувствует себя плохо, а вскоре и нескольких других фрейлин отправили в постель. Слег с оспой и один из врачей — доктор Мидоукрофт.

— Ее Величество не встает, — честно призналась я лорду Роберту, обратив внимание на то, что он прибыл ко двору в полном трауре — он был в черном с ног до головы: от короткого плаща до мягких туфель. «Он носит траур по своей покойной жене, — подумалось мне, — а может быть, хочет быть одет надлежащим образом, если королева умрет».

— Мысли у королевы путаются, — добавила я.

Мистрис Клинкерт по секрету сообщила мне, что королева большую часть времени пребывает в полубессознательном состоянии. Лорд Роберт горестно покачал головой.

— За что же мне такое наказание? — пробормотал он, разговаривая скорее сам с собою, чем со мной. — Неужели я так скоро лишусь и моей жены, и моей возлюбленной королевы? Кто будет править, если Елизавета умрет? Кто будет поддерживать порядок в государстве?

— Лорд Роберт! — В комнату стремительно вошел мой отец, хрустя пальцами и хмурясь от волнения. — Лорд Роберт, Ее Величество вас просит.

— Чтобы попрощаться со мною?

— Давайте не будем предполагать самое худшее, — оборвал его отец. — В ее хрупком теле живут недюжинные силы и воля к жизни. Вполне возможно, что королева сможет победить недуг, но ее нужно подбодрить, поддержать. Посему негоже ей сейчас видеть вас или кого другого в трауре. От этого она только расстроится.