— Она выглядит совсем не так, как я ожидал.

— Ее туалеты великолепны, но ее фигура оставляет желать лучшего… бюста почти нет… А уж какой у нее нос! Рот тоже великоват, будто она готова проглотить лошадь…

— А эти руки! Знаю, что в Англии говорят, будто у нее рука дьявола, или пальцы дьявола… что-то в этом роде.

— Ну, волосы у нее красивые, этого у нее не отнять. Сами не вьются, но пышные, густые.

Моего скромного французского вполне хватало, чтобы понимать, какими именно мнениями французские вельможи обмениваются об Анне. Они без конца обсуждали ее внешность, ее наряды, то, как она танцует (тут, по общему согласию, она была безупречна), ее рост (недостаточно высока), даже размеры ее живота (так беременна она или нет?). Они не просто подтрунивали над ней, но называли ее всеми плохими словами, применимыми лишь куличным женщинам. Они высмеивали ее походку, ее жесты, позу, которую она принимала, когда злилась (руки в бок и гримаса недовольства на лице). Они рисовали на стенах дворца шестипалую руку — а рядом толстый фаллос.

Мы пробыли в замке Шамбор[60] всего несколько дней, но насмешками и издевательствами были уже сыты по горло. Французы всегда недолюбливали англичан, и чувство это было взаимным. Король Франциск и король Генрих при встречах всегда подчеркивали якобы царивший между ними дух дружбы и товарищества, но это была лишь видимость. Нам велели соблюдать учтивость по отношению к французским придворным дамам, мы выполняли приказ — и только. Ведь в спину нам доносились сдерживаемые хихиканья, а стоило нам выйти из комнаты, француженки начинали шептаться. А сколько пересудов вызывала незаконная связь Анны и короля, сколько насмешек породило ее высокомерие и отсутствие у нее врожденного благородства и такта. Я своими ушами слышала, как камердинеры короля Франциска заключали пари о том, когда Генрих бросит Анну и кто ее заменит в постели короля.

Однако на торжественном ужине в честь Генриха и Анны, который давался в огромных размеров зале, именуемом здесь «салоном», сверкающим всеми оттенками синего и красного, золота и охры, с красочной росписью на потолке и уставленном длинными столами с золотыми и серебряными блюдами, Анне оказывались все возможные знаки внимания, как будто она уже была королевой. Ее эмблема — белый сокол — была вышита на всех подушках, ее несли стражники из свиты короля на своих шлемах, были даже сделаны конфеты в форме этой птицы, которые подавались со сладким вином. Анна принимала все почести, подобающие самой знатной женщине Англии — видно, не зря Генрих жаловал ее титулом маркизы Пембрук в своем праве. Никто даже не упоминал имени Екатерины Арагонской, словно королевы вообще не существовало.

Между бесконечными переменами блюд на пиру поэты читали стихи, сочиненные в честь Анны, музыканты играли мелодии и песни, посвященные ей. Мы слышали, как ее достоинства многократно воспевались самыми возвышенными словами: ее темные глаза сравнивались с ониксом, шея называлась лебединой, пальцы — изящными, кожа — нежной и трепетной, а овал лица — совершенным. Я улыбалась про себя разнице между придворной лестью и грубыми Шутками за спиной Анны, которые слышала постоянно. Мне было очевидно, что все внешние проявления сердечности и братской любви между английским и французским монархами на этой встрече имели одну-единственную цель — разрушить коварные замыслы императора Карла.

— Никто и не принимает то, что здесь говорится, за чистую монету, — признался мне Нед во время торжественного ужина. — Видимость, показуха, словесная шелуха! Однако союз между нашими странами заключен на полном серьезе. То, что король Франциск поддержал нашего короля в устранении законной супруги, имеет в нынешней политической обстановке первостепенное значение.

— Но Анна — лишь пешка в этой игре, — заметила я.

Нед посмотрел на меня с одобрением:

— Отлично, сестренка, ты делаешь успехи! Но только не приведи Господь тебе повторить эти слова там, где король сможет их услышать.

Во время торжественного ужина я заметила, что Анна слишком часто и подолгу смотрела на меня, тогда как обычно я была для нее пустым местом. Так внимательно она всегда оценивала обстановку помещения, в котором находилась, количество прислуживающих ей придворных дам и кавалеров, отсутствие или наличие морщин на столь милом ее сердцу покрывале ее ложа. Оказалось, что она рассматривает мое платье. На мне был восхитительный наряд из бледно-голубого шелка с кремовыми нижними юбками, который мистер Скут сшил для моей свадьбы. Рукава и лиф он в очередной раз переделал, чтобы они соответствовали моде при французском дворе. А блестящая отделка серебряным сетчатым кружевом, великодушно подаренным королем, призвана была привлечь внимание к этому шедевру портновского искусства. Я слышала, как придворные дамы королевы Франции не скрывали своих восторгов.

Наряд Анны был также весьма впечатляющ и очень ей шел — он был сшит из красно-коричневого бархата с оторочкой из черного каракуля по вороту и на длинных пышных рукавах. Однако с каждой минутой маркиза Пембрук, кажется, уже ни о чем не могла думать, кроме как о моем платье. Она уставилась на него и нахмурилась. Наконец она сделала мне знак приблизиться. Я подошла и остановилась перед ней, сидящей за столом, уставленным золотыми блюдами и кубками. Располагавшийся рядом с ней король был занят разговором с одним из французских вельмож.

— Джейн, — ровным голосом обратилась ко мне Анна, всегда бравшая поначалу такой тон, когда собиралась кого-то обвинить или унизить.

— Да, миледи маркиза.

— Отделка на твоем платье — откуда она?

— Из Перу, если я не ошибаюсь.

— Ты что, недавно там побывала?

— Нет, миледи.

— Тогда как же ты ее заполучила? Неужели украла?

— Конечно нет, миледи.

— Так я жду ответа!

Я бросила взгляд на короля, но он, казалось, совершенно не слушал нас. Музыканты играли достаточно громко, пирующие болтали и смеялись, звон приборов делал слова собеседников неразличимыми.

— Это был подарок, миледи.

— Очень ценный подарок.

— Даритель — человек состоятельный, — мне не хотелось признаваться, что драгоценное кружево подарил мне сам король. Анна была страшно ревнива. Я надеялась, что Генрих придет мне на помощь и подаст какую-нибудь галантную реплику, которой Анна удовлетворится, но он упорно не обращал на нас внимания.

— И кто же этот таинственный богач? Неужели поклонник? Кто-то, кто решится наконец взять тебя в жены?

Стрела вонзилась в цель — насмешка была вдвойне несправедливой, ибо Анна сама оставалась незамужней, а она была старше меня. Кроме того, мы с Уиллом были помолвлены больше лет, чем я себя помнила.

— Нет, миледи, это был вовсе не поклонник.

— Тогда кто? — Голос Анны зазвенел от возмущения, и все разговоры вокруг нас смолкли.

Музыканты перестали играть. Генрих повернулся к Анне.

— Что случилось, малютка? — спросил он.

Анна отпила из своего кубка:

— Эта девушка отказывается говорить, откуда на ее платье взялась драгоценная отделка. Сдается мне, она ее украла.

— Да что ты говоришь? Очаровательная воровка среди нас! — Он подмигнул мне, встал и медленно приблизился к тому месту, где я стояла. Вблизи король был просто огромен и возвышался надо мной как башня.

— Что ж, нужно вывести ее на чистую воду, — промолвил он. — Канцлер Кромвель!

Глаза всех присутствующих устремились на Томаса Кромвеля, который, подыгрывая своему повелителю, резво вышел из-за стола и присоединился к нам.

— Лорд-канцлер, каково наказание за кражу?

— Воровку раздевают догола и секут без жалости, Ваше Величество.

— Ну что ж…

— Но преступление мое не доказано, сэр, — вступила я в разговор, надеясь, что мое участие не помешает спектаклю, затеянному королем. — Должны быть свидетели.