— Кто готов свидетельствовать против этой девушки по обвинению в воровстве? — вопросил король, оглядывая зал. Ответом ему были только смешки придворных.

Краем глаза я увидела, что Анна раздражена и ерзает в кресле.

— Видишь? — обратился Генрих к Анне. — Она невиновна. Не побоюсь этого слова, но она невинна и чиста как свежевыпавший снег.

В зале вновь засмеялись.

— Что такое? — прищурился король в притворном гневе. — Вы отвергаете самую мысль о том, что такая хорошенькая девушка может провести при дворе… сколько лет, Джейн? — Я подняла семь пальцев. — Целых семь лет и остаться невинной?

Король изобразил ужас и возмущение.

— Не позволю так насмехаться надо мной! — воскликнула Анна, вставая, чтобы покинуть залу.

— Оставайся на месте, милая! — резко сказал Генрих и возобновил свое представление так, что вспышка его ярости прошла незамеченной и не испортила общего веселья.

— Кроме того, — игриво подмигнув, обратился он к присутствующим, — я знаю, каким образом эта очаровательная девушка получила свои кружева. Я ей их подарил, и никто другой. — Он приобнял меня, а затем запечатлел пылкий поцелуй на щеке раздраженной Анны. Тут король махнул рукой музыкантам, и они вновь заиграли. Анна тяжело опустилась на стул, хмурая и мрачная, а я, воспользовавшись случаем, быстро пересекла комнату и присоединилась к прочим ее фрейлинам. Признаюсь, мне потребовалось немало времени, чтобы отдышаться и унять дрожь.

Десятки слуг то и дело вбегали в зал с дымящимися блюдами, полными разнообразных кушаний, и ставили их на столы перед пирующими. Я едва успела посмотреть, что у меня в тарелке, когда раздался дикий вопль.

Кричала Анна. За одним воплем последовал второй, и только после него она смогла вымолвить: «Жабы! Нашествие жаб, как в том пророчестве про казни!»

Я наконец-то взглянула на кушанье перед собой и увидела на блюде дымящуюся горку лягушачьих лапок, залитых соусом.

Анна вскочила и выбежала из зала, отбросив руку короля, пытавшегося ее удержать.

— Я спасла ей жизнь, — прошептала королева Екатерина. Она лежала на огромной резной кровати под тяжелым балдахином и казалась совсем маленькой, очень больной и совершенно беспомощной. — Я спасла ей жизнь, а она отплатила мне черной неблагодарностью. Неужели у нее нет сердца?

Я встретилась со своей бывшей госпожой в затерявшемся в сельском Хантингдоншире дворце Бакден, где пребывала ныне Екатерина Арагонская. Дворец этот больше напоминал замок, выглядел несколько обветшалым и располагался в непритязательном охотничьем парке. Был он удален от Лондона, а значит, сюда почти не доходили новости государственной жизни. Король Генрих отправил меня в Бакден с неприятным поручением: сообщить королеве Екатерине самую последнюю и самую важную из этих новостей — он взял в жены Анну Болейн.

Я пустилась в путь в Бакден с тяжелым сердцем. Никогда раньше на меня не возлагалось такого неприятного поручения. Королева Екатерина была моей госпожой на протяжении многих лет, она покровительствовала мне и была для всех нас примером благочестия и милосердия. И вот теперь ее отодвинули в сторону как ненужную вещь, дали отставку за ненадобностью, уязвив испанский королевский дом, чья кровь текла в ее жилах, и, — что самое главное, — перечеркнув все годы, когда она была супругой короля, годы непрестанных жертв, потерь и трудов. Но она не сдавалась и держалась с редким благородством.

И вот теперь, после многих месяцев ее борьбы, унижений и бесчестия, король женится на той, которая стала причиной ее несчастий.

— Я спрашиваю тебя, Джейн, — говорила меж тем королева, — как могла она так поступить со мной. Сама смерть не могла бы быть такой бесчувственной…

Екатерина закашлялась и попыталась приподняться, опираясь на локоть. Казалось, разговор со мной полностью лишил ее сил, сделал ее голос хриплым и умалил его до шепота. С тех самых пор, когда в прошлом году король отослал ее в замок Оутлендз и отказался встречаться и переписываться с нею, ее постоянно преследовала лихорадка и простуда. Ее испанские доктора делали ей кровопускания и клизмы, но ничто не могло излечить королеву. Ей становилось все хуже и хуже. Об этом нам рассказал ее церемониймейстер Гриффит Ричардс в одну из своих редких поездок в столицу. Каждый раз, когда она узнавала новости про короля и Анну, она как будто бы становилась меньше ростом, отступала перед хворями и недугами, однако не прекращала борьбу за то, чтобы сохранить свое достоинство. Особенно яростно она отстаивала свой королевский титул, несмотря на то, что король повелел называть ее теперь вдовствующей принцессой[61].

Я опустилась на скамеечку у постели Екатерины. Она откинулась на подушки и протянула мне руку. Я крепко сжала ее ладонь.

— Желаю Вашему Величеству скорейшего выздоровления, — громко сказала я то, что должна была сказать, и потом шепотом добавила: — Я буду молиться за вас.

Я посмотрела на такой знакомый аналой, стоявший совсем рядом с постелью больной, а когда подняла взгляд, то в тени алькова разглядела темную фигуру отца Бартоломе, бывшего сподвижника Кентской Монахини, а ныне исповедника королевы. Он медленно поклонился, и по спине у меня побежали мурашки. Я не поклонилась в ответ, а вместо этого вновь обратила свой взгляд на королеву.

— Мне очень жаль. Ваше Величество, но король прислал меня с невеселым поручением. Он велел сказать вам, что он и леди Анна недавно поженились. Ее скоро коронуют.

— Она уже чувствует, что ребенок в ней шевелится?

Я поразилась вопросу королевы, но честно сказала, что пока никакого объявления о беременности не было, потому, конечно, таких подробностей, как сведения о движении плода в чреве Анны, нам не поступало. Повитухи всегда отличались осторожностью и ждали этого основного признака перед тем, как объявить женщину беременной.

«Вдовствующая принцесса» только пожала плечами:

— Он никогда не женился бы на ней, если бы она не носила его ребенка. Впрочем, если вспомнить все, что я слышала о ней, этот ребенок может быть от кого угодно. Например, от Марка Смитона — помнишь этого красивого молодого музыканта? Поговаривали, что Анна в него влюбилась. Или от этого негодяя Уэстона[62]. Или от Уайатта[63], ее давнего поклонника. Бриджит Уингфилд постоянно рассказывала нам о новых завоеваниях мисс Болейн.

— Да, я слышала некоторые из этих историй.

Екатерина вновь закашлялась, и отец Бартоломе вышел из тени, чтобы поднести ей кубок вина. Она выпустила мою руку, взяла кубок, сделала один глоток, затем другой. Я не могла поверить своим ушам, что слышу от моей бывшей госпожи такие слова. Удаление ее от двора сделало ее другой женщиной — резкой, полной горечи. Куда девалось ее христианское всепрощение и долготерпение? Почему я не нашла ее на аналое, на коленях, возносящей молитвы Господу?

— Ты знаешь, какой сегодня день? — спросила меня Екатерина, промочив горло вином и вновь взяв меня за руку. — Ты, наверное, и не помнишь… Сегодня годовщина дня рождения моего новогоднего мальчика — единственного моего сына, который прожил достаточно, чтобы его окрестили.

— Я еще сама была ребенком, когда он родился, миледи, — напомнила я ей. — Это было много лет назад, когда меня еще не было в вашей свите.

Екатерина досадливо махнула похудевшей рукой:

— Какая разница! Святые отцы твердят, что Господь правит миром. Так вот, Он взял всех моих сыновей к себе еще тогда, когда они были в колыбели. И Он прибрал всех моих дочерей, кроме Марии — моего маленького сокровища. Может быть, Он также заберет сыновей Анны, и мы будем квиты? Во всяком случае, Кентская Монахиня предсказывала это.

Я улыбнулась:

— Монахиня призвала казни Египетские на Англию. И Анна страшно испугалась.