Когда управляющий оставил нас, я подошла поближе к широкой и высокой кровати с альковом. Альков включал в себя несколько гобеленов дивной красоты, на которых яркими нитями были вытканы мифологические сцены. Я узнала совращение Леды[124], обнимающихся Венеру и Адониса[125], Психею, склонившуюся над Купидоном[126] с лампой в руке и замершую в созерцании красоты своего возлюбленного. Работа мастериц-ткачих была необыкновенно искусной. Неудивительно, что королева возжелала иметь этот полог для своей новой кровати из драгоценного кедра, что, впрочем, не умаляло бестактности этого ее желания.

— Пирто, — обратилась я к горничной, — сними, пожалуйста, эти гобелены и аккуратно сложи их так, чтобы мы могли в сохранности доставить их в Лондон.

Ответом мне было только громкое шмыганье носом. Потом горничная прошептала:

— Пожалуйста, не дайте им меня забрать…

Я пригляделась повнимательней и поняла, что женщина до смерти напугана.

— Успокойся, никто тебя никуда не заберет, — уверила я ее. — Мы приехали только для того, чтобы доставить полог во дворец.

Видя, что она продолжает плакать, я добавила гораздо более сочувственным тоном:

— Это ты положила цветы на ступени лестницы?

Она кивнула и впервые отважилась поднять на меня взгляд. В ее много повидавших покрасневших глазах, окруженных глубокими морщинами, плескались неизбывная печаль и страх.

— Солдаты… их так много… они заберут меня и отведут в тюрьму…

Мистрис Клинкерт решительно подошла к горничной и ударила ее по щеке:

— Хватит жалеть себя! Делай, что тебе велят.

Но в ответ раздались только новые рыдания и всхлипы.

— Есть у тебя какие-нибудь корзины? — нетерпеливо спросила мистрис Клинкерт. — Я сама сложу в них занавеси.

— Солдаты… солдаты, — продолжала бормотать пожилая женщина. — Моя госпожа… куда они ее увозят? Куда отправят меня?

Мистрис Клинкерт собственноручно стащила занавеси с удерживающего их карниза и попыталась свернуть их, но они были такими тяжелыми и жесткими, что это оказалось непросто. Меж тем Пирто подошла к комоду и попробовала открыть его. Ее руки тряслись, и она с трудом справилась с выдвижным ящиком. Горничная извлекла на свет божий металлическую шкатулку, украшенную позолоченным орнаментом с инициалами Э. Д. Вытащив из складок юбок связку ключей, Пирто выбрала один, который подходил к замку, и открыла шкатулку.

Я внимательно наблюдала за тем, как она поставила шкатулку на комод и принялась вынимать ее содержимое.

— Вот все, что осталось от моей госпожи, — проговорила она одновременно горестно и почтительно. — Здесь хранятся те вещи, которыми она больше всего дорожила.

— Значит, их следует передать лорду Роберту.

— Лорду Роберту наплевать на ее вещи, и даже на ее бедное, изломанное тело, — голос Пирто был тих, но полон ярости. — Знаете, куда они ее положили? В простой деревянный гроб. Они закопали ее в неосвященной земле за деревенской пивной. Так распорядился церковный староста, а священник только и сделал, что прочитал над ней молитву.

— Конечно же, ваша госпожа будет вскоре похоронена по всем правилам, в освященной земле. Просто ее смерть оказалась для всех неожиданностью. А лорд Роберт был слишком занят делами королевы. Наша повелительница нуждается в его услугах, и ему пока невозможно оставить двор.

Горничная бросила на меня оскорбленный взгляд, словно я попыталась очернить ее покойную госпожу.

— Леди Дадли — вот кто по-настоящему нуждалась в своем муже. Она ему доверяла, она скучала по нему, а он навещал ее так редко… — Лицо Пирто сморщилось от сдерживаемых слез. — Только я была с ней в тот день. Только я знаю всю правду!

— Какую правду? — резко спросила мистрис Клинкерт, отрываясь от занавесей, которые она все еще пыталась свернуть. — Что тебе известно?

Но вместо ответа Пирто сжала в руке одну из тех вещиц, которые она извлекла из шкатулки. Это был портрет-миниатюра столь малых размеров, что трудно было разобрать, чье лицо изображено на нем. Пирто заулыбалась сквозь слезы, не сводя глаз с лица на портрете. И еще я заметила, как в этот момент она быстро выхватила из шкатулки сложенный лист бумаги и спрятала его в кармане фартука.

— Я знаю, что случилось в день, когда леди Эми погибла, — произнесла Пирто, оторвавшись от созерцания портрета и глядя прямо на меня. Теперь в ее взгляде был вызов. — И я все расскажу коронеру[127] в суде!

В зале суда с голыми побеленными стенами буквально яблоку было негде упасть. Зрители шумели, толкались, чтобы занять места поудобнее на жестких деревянных скамьях, и благоухали крепким элем. Коронерские слушания по поводу смерти леди Эми Дадли, проживавшей в Камнор-Плейс и скончавшейся там же, должны были начаться в четыре часа дня, а кабаки открылись в полдень. Мало кто из обитателей деревни не воздал должное местным напиткам, с нетерпением ожидая начала заседания. Еще меньшее их число сомневалось в вердикте присяжных.

— Он их всех до одного подкупил, — перешептывались местные жители, разглядывая присяжных коронерского суда, которые стояли отдельно и заметно волновались. Как рассказал нам управляющий Камнор-Плейс, их созвали в самом спешном порядке.

«Лорд Роберт прислал своих людей из Лондона»… «они должны были подкупить всех присяжных и их старшину»… «говорят, Дадли уже тайно обвенчался с Ее Величеством и скоро велит себя короновать», — слышалось в толпе.

Старшина присяжных — коротышка с испуганным лицом — поминутно оправлял камзол, неловко переминался с ноги на ногу и старался не встречаться взглядом со зрителями.

— Взял денежки лорда, как пить дать, и готов вместе с остальными вынести такой вердикт, который угоден важному господину! — таково было единодушное мнение публики.

Двери распахнулись, и с порывом ледяного ветра в нетопленый зал вошел коронер. С его круглого личика капризного ангелочка не сходила презрительная усмешка, а одного его сурового взгляда хватило, чтобы утихомирить ссорящихся за места зрителей. Хотя он скомандовал, что его не нужно приветствовать вставанием, все в зале поднялись на ноги и замолчали. Тут в зале появился еще один человек: высокий, представительный, в длинной красной мантии и колпаке с меховой оторочкой. Вошедший уселся на скамью на возвышении за местом коронера и оглядел зал бестрепетным взглядом человека, привыкшего повелевать.

— Это представитель Геральдической палаты Ее Величества с правом ношения креста Святого Георгия[128]. Его прислал королевский суд, и он будет наблюдать за ходом слушаний от имени королевы, — объяснили знающие люди.

— Можно подумать, королева хочет, чтобы этот суд был справедливым?! — раздался чей-то насмешливый голос.

В ответ на эту реплику в зале откровенно засмеялись.

— Всем сесть! — рявкнул коронер, и скамьи заскрипели под рассаживающимися зрителями, которые вполголоса переговаривались между собой и все еще посмеивались.

— По делу о смерти леди Эми Дадли этот суд, созванный надлежащим образом, готов выслушать показания свидетелей, — начал коронер монотонным голосом, которому не изменил и в последующие часы, вызывая свидетелей одного за другим.

Мистрис Клинкерт и я, сидевшие в задних рядах, слушали, как обитатели Камнор-Плейс описывают последний день жизни Эми Дадли. Они рассказали, что она отпустила всех слуг, отправив их на местную ярмарку, рассердилась, когда несколько человек захотели остаться с ней, и прогнала их. Еще они поведали, что в тот день (как, впрочем, и во многие другие дни до этого) леди Дадли была мрачна и подавлена, много плакала, жаловалась на судьбу, принимала лекарства для облегчения мучивших ее жестоких болей, а также молилась об избавлении от страданий.