В середине сентября я со своими дамами удалилась в родильные покои в Хэмптон-Корте, которые мой супруг заново отделал ко времени моих родов. Честно скажу, я была преисполнена всяческих опасений: боялась боли, боялась, что что-нибудь пойдет не так. Пытаясь очистить мой разум от страхов, я старалась думать только о том, что скоро мои надежды сбудутся. Каждый день я молилась, прося милостей у Господа.

Время шло, и вот я почувствовала — мой срок настал. Ребенок бился у меня во чреве, повитухи осмотрели меня и заулыбались.

— Каждый день народ молится о ниспослании нам принца, — сказали они мне. — Да пребудет с вами благословение Божие!

Я поспала, затем пообедала перепелами и принялась ждать начала схваток.

Когда я почувствовала первые, еще не сильные схватки и у меня потянуло спину, то подумала, что ожидала не этого. Тело мое болело, но несильно, словно я подняла что-то тяжелое или долго скакала на норовистой лошади в неудобном седле. «Такую боль я смогу вынести», — подумала я.

Но через час живот и спину начали сдавливать беспощадные железные пальцы. В жизни не испытывала я ничего подобного. Между схватками я лежала совершенно обессиленная, жадно ловя ртом воздух. Повитухи поднесли мне горячий напиток из молока, вина и пряностей, положили под кровать особый оберег, призванный уменьшить страдания, но ничего не помогало. В таких муках я провела весь день и всю ночь. Я ослабела и выбилась из сил.

Я надеялась, что Генрих придет подбодрить меня, но когда я отправила к нему посыльного, тот вернулся с сообщением о том, что король спешно отбыл в Эшер, спасаясь от чумы, и многие придворные и слуги последовали за ним. Я пришла в ужас. Что, если я заболею чумой, отдав все силы для того, чтобы родить моего ребенка? Что, если он увидит свет, уже зараженный этой страшной болезнью? Что, если повитухи сбегут из дворца, бросив меня?

Тут я услышала громкие мужские голоса. Спор и крики раздавались в другой части дворца.

— Король вернулся из Эшера? — спросила я.

— Нет, прибыл мистер Дормер.

— Позовите его.

— Ваше Величество, вы же знаете, что мужчинам нельзя входить в родильные покои.

— Позовите его сейчас же!

Голоса стали громче, и я узнала звучный бас Уилла. Он пытался пробиться ко мне именем короля, и ему это удалось. Мой милый Уилл! Как же я обрадовалась, увидев его!

— Джейн! — Он приблизился к постели, улыбаясь и протягивая ко мне руки. Его приход дал мне новые силы. Уилл пообещал, что останется до самого рождения ребенка, если таково будет мое желание.

— Все дворцовые лекари последовали за королем, — признался он мне. — Они боятся чумы, жалкие трусы!

У меня уже не было сил злиться на врачей. Я только хотела одного — чтобы мои муки поскорее закончились. Между схватками я засыпала и слышала, как Уилл о чем-то вполголоса переговаривается с главной повитухой. Тон их разговора был очень серьезный, но слов я не различала. Потом я заснула или, может быть, потеряла сознание, а когда очнулась, то снова услышала голос Уилла:

— Джейн, дорогая! Я должен поговорить с тобой и немедленно!

Я открыла глаза и сделала над собой усилие, чтобы понять смысл его слов.

— Короля здесь нет, поэтому мы с тобой должны принять решение, что делать дальше, — говорил он.

Он взял мою ладонь и крепко сжал ее. Я чувствовала тепло и силу его рук, но вынуждена была бороться со страшной усталостью, внезапно навалившейся на меня и застилавшей мой разум.

Я кивнула.

— Повитухи сказали, что они попробуют с помощью своих инструментов помочь ребенку появиться на свет, — объяснил мне Уилл. — Они дадут тебе настойку опиума, чтобы ты смогла вынести эту боль.

Туман, окутавший мое сознание, вдруг рассеялся, и я с ужасающей ясностью вспомнила, как много лет назад вхожу в родильные покои Екатерины, вижу ее в постели, а рядом — пустую колыбель. Ни крика, ни плача новорожденного. Потом я гляжу на окровавленные простыни и со страхом понимаю, что младенец мертв. В полутемной комнате стоит удушающий запах опиума. Опиума, который дали Екатерине, чтобы облегчить ее страдания. Опиума, который убил ее дитя.

Если сейчас я выпью настойку опиума, мой сын не выживет. Я была уверена в этом.

— Нет, — проговорила я непослушным языком. — Не надо опиума. Я буду тужиться еще и еще.

— Повитухи говорят, что ты можешь истечь кровью, Джейн: Ты можешь погибнуть!

Я снова кивнула.

— Спаси мое дитя, — прошептала я, — спаси моего сына…

Уилл склонился надо мной и поцеловал в щеку.

— Моя милая, моя единственная Джейн, — пробормотал он. — Добрая королева моего сердца.

Слава Богу, следующие нескольких часов изгладились из моей памяти. Как потом рассказал мне Уилл, моя борьба была отчаянной, и исход ее оставался неясным до самого конца. Уилл проследил, чтобы мне не давали опиума. Весь вечер и всю ночь рядом с дворцом люди выходили из домов с факелами в руках и устраивали шествия, чтобы помолиться за мое благополучное разрешение от бремени. В наши земли опять пришла чума, урожай был скуден, и многие ожидали самого худшего. Почти все повитухи, как сказал мне Уилл, уже не надеялись, что я выживу, когда я застонала и последним усилием, сопротивляясь рукам, давившим на мой живот, буквально вытолкнула на свет мое дитя.

Так пришел в мир мой сын.

Я не запомнила это мгновение моей жизни. Сознание мое затуманилось от боли и усталости, и я провалилась в забытье, заполненное кошмарами.

Когда я проснулась, страдая от голода и нестерпимой жажды, уже наступил день. В спальне находился мой супруг, который буквально сиял от счастья. Малыш лежал в своей золотой колыбельке рядом с моей постелью. Здесь же был Уилл, рядом с которым стояли Кромвель, Нед и еще какие-то люди, и все они выглядели очень обрадованными.

— Эдуард, — повторяли все присутствующие. — Принц Эдуард. Он будет Эдуардом Шестым.

Ибо то был день святого Эдуарда — 12 октября 1537 года от Рождества Христова, день, когда Бог услышал наши молитвы и даровал Англии принца.

Я думала, что рождение сына будет концом моего рассказа, потому что писать больше будет не о чем. Но снова взяться за перо я смогла только через четыре дня после родов. Теперь же, несмотря на некоторую слабость — а повитухи толкуют, что здоровье полностью вернется ко мне не раньше чем через месяц-другой, — я хочу продолжить свою повесть. Я буду писать о моем Эдуарде и о той огромной радости, которую он мне принес, расскажу о том, как счастлив король, какие торжества он повелел устроить в честь наследника.

Да, сын мой родился некрупным, и доктора, заглядывая в его колыбель, перешептываются, что, дескать, хотели бы видеть ребеночка порумянее, но он крепок и голосист. И, по уверениям его кормилицы, сосет жадно. Нынче краем уха я услышала, как лорд-канцлер Кромвель говорил кому-то из придворных, что одного сына королю мало. Что всякое может случиться и младенец может умереть. Я содрогнулась, услышав такое! Конечно же, Эдуард выживет, у него обязательно будет брат, а может быть, даже несколько братьев и сестер. Но не сейчас: у меня были слишком трудные роды — Уилл признался, что я чуть не умерла. Так что повременим…

И еще — хочу, чтобы пока мой Эдуард был у меня единственным, ведь он прекрасен и совершенен. Когда он спит, не могу налюбоваться на него. У него круглые белые щечки и смешной хохолок рыжеватых волос, длинные ресницы и маленький нежный ротик. От Сеймуров он взял удлиненное лицо и широко расставленные миндалевидные глаза. Пусть со временем он будет такой же широкоплечий, мускулистый и ловкий, как его отец, ведь сейчас он не обещает вырасти победителем турниров или неутомимым охотником.

Надеюсь, моему сыну передадутся музыкальные таланты Генриха. Мне кажется, веки его трепещут, стоит мне завести колыбельную. При этом сон его крепок: он проспал звон колоколов, крики толп, приветствовавших его рождение, и даже праздничный салют из пушек, который продолжался несколько часов. В Хэмптон-Корте пушек не так много, но, как рассказал мне Нед, едва вести о рождении принца дошли до Лондона, заговорили большие кулеврины[92] в Тауэре, и они палили весь день и всю следующую ночь. «Такого салюта, — заявил мой брат, — не было добрую сотню лет». Нед страшно гордится своим маленьким племянником, поэтому простим ему это преувеличение.