Дело в том, что у меня не было никаких сомнений, кто из нас двоих привлек внимание молодого человека. Он буквально не сводил с меня глаз. До поры до времени он ни разу не заговаривал со мной, а только пару раз улыбнулся мне застенчивой улыбкой, хотя с другими был боек и даже развязен. Я точно знала, какая именно девушка ему нравится, и этой девушкой была отнюдь не моя сестра.

— Эти парни — вовсе не безбожники, — возразила я ей. — Они католики. А всех католиков крестят во младенчестве.

Сесилия фыркнула:

— Старшина Рёдер говорит, что эти парни ходят в городской сад, где их поджидают дурные женщины. Там они пьют и предаются всяческим непотребствам.

— Если бы кабак «Белый лев» не закрыли, им не нужно было бы ходить во всякие сомнительные места, чтобы попить пивка.

За нашей дверью раздались шаги, дверь открылась и вошла наша мать.

— Девочки, вам пора в постель! — заявила она. — Летиция, потуши свечку.

— Она подглядывает за парнями на мосту. Она каждую ночь этим занимается, — плаксивым голосом принялась ябедничать Сесилия.

— Летиция знает правила и всегда выполняет их, — спокойно ответила наша мать.

Я переставила свечу с подоконника поближе к моей стороне кровати, юркнула под одеяло рядом с Сесилией и затушила свечу. Мама накрыла нас толстым теплым покрывалом, поцеловала на ночь и удалилась.

Я ждала до тех пор, пока дыхание Сесилии не стало ровным и глубоким. Тогда я осторожно вылезла из постели, чтобы не разбудить спящую сестру, и вновь подошла к окну.

Небо за окном потемнело. На нем высыпали звезды. Отражение огней на мосту дрожало в зеркале вод Майна. Начался мелкий дождик, но молодые люди оставались на том же месте. Похоже, дождь был им не помеха. Вдруг я увидела, как Никлаус выбежал из дома и присоединился к своим приятелям, которые шумно приветствовали его приход. Все вместе они, подпрыгивая и дурачась, устремились по мосту на другой берег в направлении городского сада.

Город Франкфурт пребывал в небывалом волнении — в него проникли анабаптисты[105]. Подобно рою пчел они скапливались в кварталах ткачей, в самых нищих городских трущобах, которые теперь гудели как растревоженный улей.

Отец объяснил нам, что анабаптисты — это религиозная община, но сильно отличающаяся от нашей. И уж совсем далекая от католичества. У анабаптистов не было храмов, и их священники проповедовали там, где душа пожелает: в винных погребах, в трактирах, под открытым небом. Эти проповеди собирали огромные толпы слушателей, по преимуществу бедняков. В сети нового учения улавливались многие души, ибо оно простыми и доступными словами требовало лишь одного — следования пути Иисуса. Их проповедники не пугали грехами, а звали к поиску нового, лучшего пристанища. Или же требовали преобразовать этот мир.

Отец мой считал, что анабаптисты — это зло, и старшины протестантской церкви Франкфурта это мнение полностью разделяли. Они призывали кары Божие на головы перекрещенцев каждое воскресенье, а также во все остальные дни недели. Наши старейшины были глубоко убеждены, что анабаптисты грозят разрушить истинную веру изнутри, ибо не пугают своих последователей обязательным наказанием за грехи. Они подобны стае саранчи, налетевшей на поле и пожирающей урожай, только урожай — это добрые христиане. И в ответ мы — протестанты — должны, в свою очередь, уничтожить каждого анабаптиста, попадающегося нам на пути.

«Смерть анабаптистам!» — провозгласила Консистория. И вскоре все горожане воочию увидели результаты этого крестового похода против инакомыслящих.

На площади рядом с кабаком «Белый лев» — переименованным ныне в «Едальный дом для воинства Христова» — было сожжено шестеро последователей нового учения. Остальных городские власти окружили в их убежище, схватили и бросили в тюрьмы, где эти несчастные были удавлены, а их трупы выброшены в городские канавы. В тот год отрубленные головы скалились на нас с ограды Старого моста, свешивались, раскачиваясь на ветру, с фонарных столбов.

Но последующие зверства затмили ужасы первых казней, по крайней мере для меня. Несколько раз городские власти сгоняли анабаптисток, чьих-то жен и матерей, после формального осуждения Консисторией, на берег реки рядом с домом Морфа. Там каждую крепко связывали веревкой, плотно приматывая руки к бокам, отрубали ступни и бросали в воду, где несчастные тонули. Мы, обитатели дома, не могли не знать об этих изуверских наказаниях, хотя я всеми силами старалась не увидеть их воочию.

Каждый вечер Якоб Морф собирал всех своих домочадцев и слуг, включая нашу семью, на молитву, и благодарил Господа за успехи в крестовом походе против анабаптистов. Я должна была участвовать в этом совместном молении, но возносить такие благодарности было выше моих сил, ибо совершенное в городе камнем легло мне на душу. У меня начались ночные кошмары — чаще всего мне снилось, как топят женщин, а их маленькие дети брошены и плачут на берегу реки. Я поведала о своих видениях отцу, а он посоветовал мне думать об анабаптистах как о врагах Христовых, как о нелюдях, чудовищах, которых Господь наслал на нас для того, чтобы испытать нашу веру. Это, дескать, поможет мне побороть жалость.

— Но, отец, я чувствую не столько жалость, сколько ужас.

— Значит, вырви этот ужас из сердца своего, Летиция. Мы живем во времена, когда многое выше нашего понимания. Одному Господу Богу ведомо все… и он вразумляет наших старшин, наших правителей. Мы должны подчиниться Ему и не сходить с избранного пути.

Я не могла не возразить отцу:

— Так, значит, Он ведет и направляет королеву Марию в Англии?

Отец помолчал, а потом отвечал тихим голосом:

— Она считает, что выполняет волю Его.

— Но тогда я ничего не понимаю, отец, и как же мне жить?

Отец только пожал плечами. Он всегда так делал, если исчерпывал свои доводы и проигрывал в споре, особенно когда ссорился с нашей мамой:

— Я тоже не понимаю, дочь моя. Но я молюсь. И я ежедневно благодарю Бога за то, что он дает выжить мне и моей семье.

Я чувствовала, что отец, как и я, поражен и опечален той жестокостью, которая требовалась для защиты нашей веры, но убеждает себя в том, что Консистория поступает правильно, совершает необходимое и даже богоугодное дело.

Сожжения, обезглавливания и утопления продолжались во Франкфурте несколько месяцев, но анабаптистская угроза не ослабевала. Казалось, со временем сердце мое должно было ожесточиться от одного созерцания этих ужасов, но я стала только еще более чувствительной. Теперь я каждый день молилась, чтобы Господь подсказал, как мне с этим жить, как выносить это…

Как-то ранним вечером, когда тени удлинились, а воды реки сменили свой цвет с сине-стального на тускло-серый, на берег рядом с домом Морфа привели женщину из перекрещенцев. Ее должны были утопить. Обычно в таких случаях я спускалась в подвал дома и пряталась там несколько часов, пока казнь, по моим расчетам, не должна была свершиться. Но в тот день что-то подвигло меня поступить вопреки обыкновению. Я осталась в спальне, подошла к окну и заставила себя смотреть на происходящее.

Женщина, которую вели на смерть, была совсем молода. Даже бесформенное рубище не могло скрыть ее здоровой полноты и крепости стана. Палач грубо, клоками остриг ее светлые волосы. Лицо ее было бледным, а руки и ноги — загорелыми, как у крестьянки, которая ежедневно работает в поле весной, летом и осенью и привыкла к простой и суровой жизни. С ней не было никого — ни друзей, ни родственников. Но она несла небольшой сверток, крепко прижимая его к груди. Должно быть, это был ребенок.

На процедуру казни это обстоятельство не повлияло. Заправлявший всем представитель Консистории, склонив голову, прочитал молитву и отдал приказ связать женщине руки и ноги. Я не поняла, что произошло со свертком, который был у нее в руках, так как все приказы были отданы и исполнены стремительно. Миг — и женщина уже лежала на земле. Взмыл длинный сверкающий нож, и палач двумя движениями отсек ей ступни. Хлынула алая кровь, заливая серые камни речного берега. Двое мужчин схватили связанную женщину, приподняли ее и бросили в воду. Я увидела ее открывшийся рот, но не услышала крика. Течение было очень сильным. Оно вынесло ее тело на середину реки, перевернуло, на какое-то мгновение подняло наверх, покачало, а затем стремительно затянуло в глубину.