— Возможно, новый владелец обители будет чтить реликвию не меньше вашего, — заметила я, в глубине души не слишком убежденная в собственных словах.

— Если бы только мы могли быть в этом уверены, — ответила Кэт. — Если бы нам — сестрам и послушницам — было позволено остаться в обители и выполнять то, к чему мы призваны. Взываю к тебе, Кэт, ибо король любит тебя! Убеди его оставить нам наш дом, и мы по-прежнему будем держать его открытым для страждущих и нуждающихся. Иначе наша обитель разделит печальную участь многих английских монастырей и храмов.

Просьба Кэт затронула особую струну в моем сердце, хотя я, истинная дочь нашей новой церкви, и не поддерживаю католических обрядов. Однако я с благоговением отношусь к чудесам, творимым в святых местах.

Я прекрасно знала о том, что мой супруг приказал разрушить многие дома господни, что все больше монастырей переходит в частные руки и превращается в поместья, а то и вовсе сравнивается с землей.

Нед растолковал мне, какие неисчислимые выгоды приносит королевской казне продажа бывших церковных земель. «Клерки казначейства даже назвали поступления от таких продаж денежками монахов», — добавил Нед с улыбкой.

Мой брат сам неплохо нажился, когда король передал ему несколько бывших монастырей, окруженных тысячами акров плодородных земель. После моего замужества Нед не только стал богаче, но и получил титул виконта Бичема. Он не выставлял напоказ свое новое высокое звание, но я знала, что он гордится им. К чести Неда, мой брат сдержал обещание и ввел своего сына Генри в семью. Со временем, надеялась я, поместья, титулы и деньги Сеймуров, включая и «денежки монахов», перейдут к моему племяннику.

Хотя просьба Кэт и бедственное положение монастырей в нашей стране волновали меня, должна признаться, что я сама получила кое-какие блага от перехода церковных земель в королевскую казну. После свадьбы король даровал мне более сотни поместий и пять замков с лесными угодьями. Среди моих владений было немало бывших монастырских наделов и зданий. Размеры этого щедрого дара я сперва даже не в силах была представить себе, но с течением времени осознала, что теперь я — богатая женщина. Тем с большим удовольствием давала я своим альмонариям[86] поручения на раздачу щедрой милостыни и других благ.

Нищие, ежеутрене и ежевечерне собиравшиеся у дворцовых ворот, лондонские бедняки, приходившие во двор собора Святого Петра, разорившиеся крестьяне из деревень, окружавших столицу, — все они сходились в ожидании щедрот «доброй королевы Джейн», как они теперь называли меня. У меня сердце радовалось от того, что я хоть как-то могу помочь им справиться с жестокой нуждой.

И в то же время я знала, что большую часть пожалованного мне королем состояния составляют «денежки монахов», и глубоко сожалела об этом. Теперь же, когда я узнала от Кэт, что обитель Святой Анны будет обращена в доход казне и, скорее всего, разрушена, как и другие наши монастыри, я испытала глубокую скорбь.

— Дорогая Кэт, я сделаю все, что смогу, — заверила я свою бывшую невестку.

Однако это обещание я давала с тяжелым сердцем. Я слишком хорошо изучила своего супруга, чтобы не сомневаться: для него обитель Святой Агнессы была очередным монастырем, который надлежало закрыть и продать тому, кто даст за него больше денег, дабы еще больше умножить поступления в государственную казну.

Сейчас Генрих предвкушал наше летнее путешествие — он хотел посетить как можно больше мест, знаменитых своей охотой, ибо это времяпрепровождение было любимым у короля в летний сезон. В то же время он уверил меня, что далеко мы не поедем, ибо я не должна утомляться, когда настанет мой срок понести. Король с нетерпением ждал, когда я обрадую его вестью о том, что наконец в тягости. Излишне говорить, что я всем сердцем стремилась к тому же. Как же мне хотелось дать Генриху сына, а еще лучше двух сыновей или даже больше, если на то будет воля Господа. В самые первые недели после нашей свадьбы любые сомнения относительно мужской силы короля, которые в свое время усиленно подогревались Анной, развеялись. На моем ложе Генрих не ведал усталости и вполне справлялся со своими обязанностями супруга, то есть, если пользоваться его собственным выражением, он во всеоружии прибыл на турнир любви и вышел победителем.

— Нравятся ли тебе наши совместные утехи, моя застенчивая Джейн? — неизменно спрашивал он меня, удовлетворив свое желание и протягивая руку к бокалу с вином, стоявшему на столе у нашего ложа.

Я всегда уверяла короля в том, что благодаря его любви чувствую себя счастливой женой, которая скоро надеется стать не менее счастливой матерью. Я видела, что он нуждается в этих словах, ибо, услышав их, он улыбался, отворачивался от меня и спокойно засыпал, похрапывая во сне.

Вообще-то, я не могу здесь не написать, что же я на самом деле чувствовала. Когда-то познав с Гэльоном красоту и богатство плотской любви, я не могла получать удовольствие от совокуплений с королем: энергичных, но незатейливых, больше похожих на проявления животной похоти. Нашему супружеству недоставало нежности, страсти, той глубокой связи, которые делают два любящих сердца и тела единым целым. У меня в жизни была и такая страсть, и такая нежность. Никакой другой мужчина не мог снова дать мне их, или мне тогда так казалось.

Более всего в моем браке с королем я стремилась к тому, чтобы произвести на свет наследника трона, а потом и брата ему, а потом и других детей, сколько Богу будет угодно. Я надеялась, что астрологи правы и звезды нам благоприятствуют.

Наш отъезд в сельские поместья был отложен по очень важной причине: началась подготовка моей коронации и всех связанных с нею торжеств. Генрих заявил мне, что желает устроить величественное зрелище, которое лондонцы запомнят на многие годы.

— Моя коронация затмит коронацию Анны? — спросила я.

Я слишком хорошо помнила прошлые торжества: длинную процессию в роскошных одеждах, тщательно разыгрываемые актерами сцены, сотни лодок на реке, сотни солдат и музыкантов — и безмолвную до поры до времени толпу жителей Лондона по обеим сторонам дороги, не желавших приветствовать ненавистную королеву.

— Конечно, затмит, — весело отвечал король. — И событие это уж точно будет гораздо более радостным. И самым грандиозным из всех, которые когда-либо знаменовали собой восшествие женщины на престол. Я сам напишу музыку. Пусть актеры разыграют десять… нет, дюжину представлений. Я всегда мечтал поставить спектакль, в котором участвовали бы девять муз. — Король в задумчивости потер подбородок. — Представь себе — их будет изображать девять прекрасных женщин, одна красивее другой. Ты будешь Каллиопой — предводительницей муз. Правда, она певица, а ты ни одной ноты не можешь толком взять.

Тут мой супруг был прав — певческий голос у меня начисто отсутствует. Честно говоря, я не пою, а квакаю, как лягушка.

— Неважно, — продолжал с воодушевлением мой муж. — Мы найдем кого-нибудь, кто будет сидеть рядом с тобой и петь вместо тебя. А Мэдж будет Эрато, музой любовной поэзии…

— При чем здесь Мэдж? Пусть Эрато изображает Бриджит. Или еще кто-нибудь из моих придворных дам.

Я не хотела, чтобы Мэдж Шелтон, прежняя возлюбленная моего мужа, вернулась ко двору и снова оказалась рядом с ним. И неважно, что она была замужем — короля такие вещи никогда не останавливали. Впрочем, я не питала иллюзий относительно его верности. Мы ведь заключили наш союз не по страстной любви, а только по взаимной привязанности, а Генрих никогда не был верен ни одной из своих жен или возлюбленных.

— Пусть будет Бриджит, я согласен. А Фрэнсис, дочка лорда Уичерли, та, что так изящно танцует, выступит в роли Терпсихоры[87].

Он продолжал весело подбирать самым красивым придворным дамам соответствующие их талантам роли, пока я не попросила его так сильно не увлекаться. Король легкомысленно махнул рукой: