В тот вечер с нами был даже могущественный Томас Говард, герцог Норфолк, хотя король никогда раньше не привечал его. Герцог постарался довести до сведения своего повелителя, что он считает Анну — а вместе с ней и прочих Болейнов, с которыми породнился через свой брак, — позором дома Говардов. Разлад в благородном семействе герцога и послужил, по словам Неда, причиной внезапного сближения Норфолка с королем.
На торжественном обеде вино лилось рекой, и король громогласно предлагал тост за тостом.
— За Кёрдельона! — воскликнул он, подняв чашу с вином в честь своего любимого скакуна, чудом избежавшего опустошительного мора. — И за будущие турниры!
Он осушил кубок, и присутствующие дружно последовали его примеру.
— Теперь, когда моя нога почти совсем зажила и окрепла… — начал он.
— У вас, Ваше Величество, нынче имеется не только пара крепких ног, но и еще кое-что крепкое в придачу, — раздался хмельной голос одного из гостей, потонувший в общем хохоте. — И пусть не клевещут некоторые на нашего повелителя!
Упреки Анны в отсутствии у короля мужской силы были слишком хорошо известны. Пирующие загорланили:
— Давайте спросим Мэдж! Где Мэдж? Она-то уж точно знает…
В зале прозвучали такие соленые шуточки, что я почла за благо глубже забиться в свой укромный уголок рядом с креслом короля. Ведь я оказалась единственной женщиной на этом сборище подвыпивших мужчин и оставалась среди них только потому, что таково было желание Генриха.
Я испугалась, что сейчас гости прикажут привести им доступных женщин и начнут предаваться всяческим непотребствам. Но тут король потребовал тишины, встал и похлопал себя по внутреннему карману расшитого камзола:
— Здесь у меня лежит рукопись. Я, господа, пишу трагедию, хотя никогда раньше этим не занимался. Пьеса называется «Иезавель» и посвящается моей дражайшей супруге. Той, что имеет сотню любовников.
Его слова были встречены громовым хохотом. Все последние месяцы Генрих как мог поносил Анну перед своими друзьями и советниками, и содержание пьесы никого не удивило.
— А теперь позвольте поделиться с вами хорошими вестями, — продолжал король. — Мой верный Кром, — он указал на своего полного, круглолицего лорд-канцлера, который радостно заулыбался, — решил меня порадовать! Вот его подарок!
Двойные двери распахнулись, и стражники втолкнули в зал маленького, коротко остриженного человечка. Руки и ноги у него были связаны, а во рту — кляп. Пленник пытался сопротивляться. Вся кровь от страха прилила к его голове, словно его вот-вот должен был хватить удар.
— Только посмотрите, кто нам попался! Француз! Лягушатник!
Гости радостно загалдели.
— И не просто француз, а повар, мастер французской кухни!
— Он — один из сотни любовников Иезавели? — спросил Чарльз Брэндон, которого король недавно поставил во главе всех дворцовых служб.
— Этот негодяй — повар моей жены. Она его выпросила у самого короля Франциска.
Генрих угрожающе нацелил палец на несчастного.
— Знаете, что он поведал Крому, когда его вздернули на дыбу и растянули так, что у него чуть руки-ноги не оторвались? — Король сделал паузу. — Он признался, что моя милая женушка заплатила ему за то, чтобы он влил некое итальянское снадобье в суп моего сына! А ведь это был яд такой силы, друзья мои, что от него в муках умерло трое нищих, которым этот супчик вынесли после того, как Генри от него отказался. Хорошо, что мой сын почувствовал горечь, а то он оказался бы первой жертвой. Ну что, господин повар, не желаете ли отведать вашего блюда?
Король взмахнул рукой, и по его знаку в зал внесли супницу, из которой шел пар. Генрих достал из кармана флягу и вылил ее содержимое в суп. У повара вынули изо рта кляп и поднесли к губам полную миску.
— Ешь! — прокричал король. — Приятного тебе аппетита, отравитель!
Несчастный забился в руках стражников, отчаянно вертя головой и крепко сжав зубы. Глаза его от ужаса чуть не выскочили из орбит. Я отвернулась, не в силах выносить подобного зрелища.
— Давай же! Мы ждем, — издевательским голосом произнес король.
Видя, что повар не поддается, он ударил несчастного по липу и воскликнул:
— Что, твой яд тебе не по вкусу, мерзавец? Тогда я избавлюсь от тебя другим способом! — Тут голос короля сорвался на бешеный крик. — Сварите этого человека в кипящем масле!
Стражники потащили зашедшегося в смертельной икоте француза вон из зала под свист, аплодисменты и улюлюканье собравшихся.
— Моя жена, — бормотал меж тем король, — любящее, чистое, невинное создание… Вот что она сотворила, и на этом список ее преступлений не заканчивается.
Тут со своего места поднялся Кромвель.
— Да будет известно всем присутствующим, — заговорил он, — что мы не сможем привлечь королеву Анну к суду до тех пор, пока жива вдовствующая принцесса. Не должно быть никаких препятствий возможному новому союзу Его Величества с достойной такой великой чести особой.
— Но ведь вдовствующая принцесса больна, — вмешался король. — Не так ли, Джейн? Ты же ее навещала…
— Это правда, Ваше Величество, — заговорила я.
— Она не протянет до конца года или я ошибаюсь?
Я покачала головой:
— Не мне желать ей скорой смерти, Ваше Величество. Я могу лишь молиться, чтобы Господь сохранил ей жизнь или призвал ее к себе, как Ему будет угодно.
Король рассмеялся, — приблизился ко мне и крепко обнял:
— Ты говоришь как добрая христианка, малютка Джейн. До последнего хранишь верность своей бывшей хозяйке.
Обращаясь к остальным, он продолжал:
— Мой Кром как всегда прав. Нужно дождаться, когда Екатерина покинет эту грешную землю, а это должно произойти совсем скоро.
Но Екатерина не собиралась сдаваться и была все еще жива, когда осень 1535 года сменилась зимой. А затем о вдовствующей принцессе и вовсе забыли, ибо началась череда событий, отвлекших на себя все внимание двора.
Сперва король, повергнув в изумление всех своих советников — включая моего хитроумного братца Неда, — заключил союз с императором в пику французскому двору. Затем Анна с большой помпой объявила, что она вновь беременна. Огромный дуб в лесу Севернейк, который, по преданию, был посажен самим Вильгельмом Завоевателем[81] почти пятьсот лет назад, был повергнут бурей на землю. И наконец, Мэдж Шелтон объявила о помолвке, но не с королем, как ожидалось, а с сэром Джоном Эверторпом, достигшим почтенного возраста семидесяти одного года, но не нажившим к этому времени значительного состояния.
Перед Рождественским постом при дворе поползли слухи о том, что когда король призвал к себе отца и мать Мэдж и сообщил о своем намерении сделать их дочь следующей королевой, те предупредили его, что она недостойна такой чести. Они-де показали Мэдж повитухам, и те в один голос заявили, что она бесплодна и не сможет дать королевскому дому наследника. Вскоре после этого последовало объявление о помолвке Мэдж с сэром Джоном. Последний уже имел пятерых сыновей и несколько десятков внуков, потому бесплодие Мэдж не было в этом случае помехой для брака.
— Как ты понимаешь, это всего лишь уловка, — объяснила мне всезнающая Бриджит. — На самом деле Мэдж, видя, что под Анной шатается трон, решила, что не годится на роль следующей жертвы нашего короля. Она так и сказала: «Коли он от двух жен может избавиться, то и третью выбросит, как надоевшую игрушку». Еще она мне рассказала, что больная нога короля дурно пахнет, а лекарства, которые он принимает, жутко воняют, и что он ложится в постель, не снимая мешочка с живыми пауками. Вот она и попросила родителей подыскать ей другого мужа.
Эти волнующие события происходили как раз тогда, когда Анна громогласно заявляла, что носит под сердцем принца. Генрих то впадал в задумчивость, то невесело шутил в компании своих друзей, гадая, кто в действительности отец ребенка, то вообще сомневался в беременности Анны. Я не знала, что и думать. А вдруг ребенок у Анны от короля, что бы он там ни говорил? Мы, ее приближенные, считали, что она и вправду в тягости, посему я трепетала от предчувствия появления на свет еще одного заколдованного монстра и не хотела при этом присутствовать.
