— Издесь я….
Теперь он разобрал.
Это Семенов.
— Я издесь, — повторил Семенов, опять понижая голос так, что Синков снова ничего не разобрал, кроме чуть слышного хрипенья.
Из-за фанзы показалась голова Семенова…
Из фанзы донесся кашель.
Голова Семенова скрылась.
Потом он показался опять из-за угла в полпояса.
Левой рукой, ладонью, он упирался в стену фанзы, в правой держал винтовку за ствол, совсем близко около штыка, опираясь о землю прикладом.
Осторожно занес он ногу, прижимаясь коленом к стене фанзы, скользнул ладонью по стене от угла и неслышно опустил ногу… Затем также осторожно, почти не производя шума, протащил другую ногу. Винтовкой он действовал как костылём, пробуя прикладом место около себя…
Ярко вырисовалась его тень с ним рядом на белой стене.
От крыши падала тень на верхнюю часть винтовки. Только деревянная накладка поверх ствола блестела как лакированная.
Синков поводил ему головой, указывая на крыльцо.
Семенов тоже наклонил голову. Он продолжал пробираться вдоль стены, скользя по ней рукой… Когда он наклонял винтовку, чтобы упираться или перенести ее на другое место, на штыке всплывал месяц.
Синков тоже стал подвигаться к крыльцу, стараясь ступать на каблуках, протянув в сторону руку, и двигал ее то вверх, то вниз, как делают это, чтобы сохранить равновесие.
У крыльца они сошлись…
— Я впереди, — ты за мной, — шепнул Синков и поставил ногу на ступеньку.
Ступенька скрипнула…
Синков закусил губу и оглянулся на Семенова. У того тоже губа была закушена. Видно, этот скрип и на него так же подействовал, как на Синкова.
Однако, увидев лицо Синкова с застывшем на нём напряжённым выражением, он вытаращил на него глаза и прошептал:
— Ничего, ваше бродь.
И сейчас же поднес ко рту руку… Он подумал, что не хорошо так говорить начальнику, и словно затем удержал свои губы от произнесения других, таких же неделикатных слов.
Синков нажал ногой на ступеньку, собираясь поднять другую ногу.
Ступенька снова скрипнула…
И словно в душе у Синкова что-то тоже скрипнуло… Словно что-то горячее впилось в сердце, подкатилось к горлу… И он сам слышал, как стучит его сердце…
Секунду он оставался неподвижен, потом перекрестился и крикнул как-то хрипло, резким голосом:
— За мной!
И, взбежав на крыльцо, с силой толканул дверь… Он едва было не упал на пороге, потому что дверь оказалась отпертой.
II
В фанзе на столе горела маленькая электрическая лампочка.
Свет был слабый, как свет лампадки.
Прямо, у входа, стоял человек в нижнем белье, со стаканом в руке.
Его, видно, томила жажда, и он встал напиться.
Ведро с водой помещалось в углу, на треножной скамейке.
Он не убежал, но вздрогнул, когда с шумом распахнулась дверь, и на пороге появились Синков с Семеновым.
Только лицо его необыкновенно побледнело.
Синков прицелился в него из револьвера.
Он не знал, кто этот человек… Мирный ли обыватель иди хунхуз, шпион, разбойник…
Впрочем, он не был похож на японца… С длинными, тонкими, как шнурочки, усами, висевшими почти параллельно один другому по сторонам маленького с припухлыми губами рта, с начинающейся с конца подбородка редкой, но тоже, как и усы, довольно длинной бородкой, с одутловатыми щеками и прямой, как жгут, туго заплетенной косой, он напоминал скорее корейца или китайца из восточных провинций….
Но Синкову было известно, что население той местности, где сейчас он находился, все разбежалось с приходом русских.
Что же теперь намеревался тут делать этот кореец или китаец!
— Кто ты? — крикнул он: —говори!
И, вспомнив сейчас же, что перед отправлением в действующую армию выучил несколько японских, китайских и корейских слов, повторил то же самое после некоторого колебания по-корейски.
Пристально уставился он прямо в глаза предполагаемому корейцу и тут же решил: конечно, кореец.
Он видел, как в лице корейца мелькнуло что-то неуловимое, быстрое как молния… Маленький рот полуоткрылся, глаза блеснули…
И ему показалось, что он видел в этих черных глазках с припухлыми веками что-то, быть-может, нехорошее, но что сверкнуло из их глубины мгновенной искрой и сейчас потонуло, опять ушло в глубь… И Синков не мог уяснить себе, радость ли это, скрытое ли какое-то торжество, злоба ли или еще что-то, другое какое-либо чувство, чему он не мог найти определения…
Кореец ответил ломаным русским языком:
— Я здешний, служил у китайского чаеторговца и бывал с ним в вашей Маньчжурии… Я знаю русских.
Его глаза прищурились.
Опять Синков почувствовал скорее, чем заметил, что загорелись его глаза слабым огоньком…
И, может быть, он потому так быстро, смежил веки, что хотел скрыть этот огонек, все время, словно помимо его воли, то вспыхивавший, то потухавший?..
Но и в том, как прикрыл он веки, было что-то хитрое, недоброе… Множество маленьких, мелких морщинок собралось у него в углах глаз и возле висков…
И в Синкове тоже вспыхнуло нехорошее чувство к корейцу.
Он нахмурился и спросил:
— Значить, знаешь русский язык?
— Плохо.
— А научился по-русски в Маньчжурии?
— В Маньчжурии.
— А зачем здесь остался?
Кореец пожал плечами.
— Я знаю русских. Они не тронут…
И вдруг все у него передернулось…
Он приложил палец к губам и произнёс, высоко поднимая тоненькие, как ниточки, узенькие бровки:
— Но, цсс…
И сейчас же вздернул плечи, вобрал в плечи голову и указал через плечо, сложив пальцы в кулак, выставив большой палец.
— Там…
Тут он согнул стан и подавшись вперёд к Синкову, опять приставил к губам указательный палец.
— Там… японский капитан.
Его указательный палец продвинулся вверх по лицу, мимо носа, и остановился против глаз.
— О-о, — проговорил он, снова вздергивая брови.
Потом он выпрямился.
— Арестуйте его. У него какие-то бумаги.
«Шпион», мелькнуло у Синкова.
Он взглянул туда, куда указывал кореец, и увидел дощатую переборку с низенькой, оклеенной цветной бумагой, дверью.
— Попридержи его, — сказал он Семенову и наклонился к переборке.
Отворив дверь, он увидел маленькую комнату со столом и кроватью…
В комнате никого не было.
Окно было открыто…
Слабый ветерок дул в окно с поля и шевелил разложенными на столе бумагами — планами, чертежами…
Пока он беседовал с корейцем, шпион успел бежать, воспользовавшись, вероятно, для этого окном…
Он заглянул под кровать. Там лежала кожаная сумка с медными застежками и замком, чем-то туго набитая.
— Семенов! — крикнул он, — он, сбежал.
Он вышел из-за переборки, кусая губы, сердито шевеля бровями, и прямо подошел к корейцу.
— Почему ты не сказал мне сразу?
И еще больней закусил губу…
На корейца он глядел с ненавистью и злобой.
Кореец закрыл лицо руками.
— Почему?! — крикнул Синков и топнул ногой. — Ну, говори — почему?
— Ой-ой, — прошептал тот, — разве я знал.
И, отняв от лица руки, он жалобно поглядел на Синкова.
— Он один.
— Один… Но все равно вы с ним ничего не сделаете…
Синков весь вспыхнул.
— Почему?
— У него лошадь… Он оставил ее тут, недалеко в кустах. Синков обратился к Семенову.
— Ты не слыхал ничего?!
— Так точно, ваше бродь…
— Я говорю, топота не слыхал?
— Никак нет.
— Значить, он тут…
— Обязательно надо искать.
Синков поглядел на корейца, потом на Семенова и сказал, забрав ус в пальцы и прихватывая его зубами с угла рта:
— Так ты вот что… Карауль его, а я пойду искать…
И он направился к двери.
— Слушаю-с! — крикнул ему вслед Семенов.
Он запер за Синковым дверь и стал около притолоки, взяв ружье к ноге.
III
Синков скоро вернулся.
Он никого не нашёл ни возле фанзы ни дальше, в кустах.
