Крови не попадалось больше.

Зиновьев и Крюков стояли на краю почти отвесного обрыва.

Сейчас под ногами их лошадей, аршина на полтора вниз, над обрывом нависал громадный серый камень. По камню ползли тонкие перепутавшиеся плети повилики; бледно-розовые цветы повилики пестрели по камню вперемежку с нежными, такими же бледными листиками.

Мягкие желтые блики падали на камень от солнца, там и сям прорвавшего горячими лучами зеленую стену кустов орешника, густо зеленевшего по краю обрыва.

Низ обрыва был весь еще в тени.

И трава там была росная, темно-зеленая. Только кое где блестели, как стеклянные брызги, капли росы.

У подошвы обрыва бурлил ручей. Целой волной шел от него густой утренний пар и полз вверх по обрыву между травой и кустами, редея и расползаясь во все стороны, словно застревая в кустах и в траве.

Дальше за ручьем расстилалась степь. Она вся курилась от волновавшегося над ней тумана…

И оттуда, сверху с обрыва, где стояли Зиновьев и Крюков, она казалась, правда, как море или озеро широкое, необъятное… Что-то блеснуло по ту сторону ручья с небольшого пригорка прямо в глаза Крюкову — точно на мгновение пропрянула в воздухе узкая серебряная полоска… Серебряная полоска словно родилась из воздуха и сейчас же опять потухла, ушла в воздух и снова вспыхнула через секунду… И на этот раз уже не погасла мгновенно так же, как мгновенно вспыхнула, а задержалась над пригорком, чуть-чуть переливаясь вдоль от края и до края расплывчатым то голубым, то синеватым переливом.

— По нас целят! — крикнул Зиновьев. — Берегись!

Он качнулся в седле немного назад и потом в сторону. Его лицо чуть — чуть побледнело.

Над пригорком вспыхнул розовый огонек, словно кто чиркнул спичкой. Потом раздался выстрел, — будто треснуло что-то громко или хлопнул кнут. Резкий подорванный дребезжащий, звук.

Пуля шлепнулась о камень, в самый край, выбивая искры. Порядочный кусок камня отвалился и медленно покатился вниз по обрыву.

Слышно было, как по пути он задевал за другие камни, и они катились с ним дальше, цепляясь друг задруга, увлекая новые камни.

Зиновьев и Крюков соскочили с лошадей.

И едва они успели это сделать, над ухом у Зиновьева, совсем близко, как ему казалось, что-то свистнуло отрывисто и коротко.

Потом он слышал, как пуля щелкнула в кустах по веткам и листьям…

Торопливо схватил он лошадь за повод и отвел в кусты.

Лошадь сейчас же нагнула голову, пробовала щипать траву, но ей мешали удила… Она попыталась избавиться от них, ворочая между ними языком и медленно двигая челюстями. Удила глухо стучали о зубы… Потом она опять схватила траву и стала втягивать в рот, все время путаясь удилами, три или четыре стебелька, какие ей удалось сорвать.

Крюков тоже поставил свою лошадь в кустах.

— Надо его атаковать, — сказал Зиновьев.

— Их там двое, — заметил Крюков, — я видел… Да и потом как мы их атакуем? Видишь, какой обрыв. А за ручьем болото… А если обойти, — они разве станут нас дожидаться?

Опять свистнула пуля и сейчас же почти с ней одновременно — другая… Выстрелы слились так, будто один выстрел вылетел из другого.

— Двое и то, — шепнул Зиновьев, останавливая глаза на Крюкове.

Он и сам не знал, для чего он заговорил шопотом… Будто враг, спрятавшийся за пригорком, мог его слышать.

— Ты их видишь? — спросил Крюков.

Зиновьев отрицательно покачал головой.

— Их двое, — повторил Крюков, — и они нас тоже плохо видят, еще хуже, чем мы их, потому что солнце бьет им почти в глаза.

И вдруг он схватил Зиновьева за руку одной рукой, а другой рукой указал в сторону пригорка.

— Вон они, — сказал и он. — Видишь?

Теперь и он тоже понизил голос… Он все не выпускал руки Зиновьева, крепко надавливая на его пальцы…

— Вон, вон, гляди…

Внезапно он шатнулся.

— Опять целятся…

И он медленно разжал пальцы и выпустил руку Зиновьева.

Потом он совсем неожиданно для Зиновьева, будто что его толкнуло, вскочил, поднял против груди, согнув в локте, левую руку, так что локоть на сгибе приходился ему в уровень с губами и закрывал губы, откинулся немного корпусом назад и прицелился из револьвера, положив его барабаном на сгибе локтя…

Хлопнул выстрел.

Реденькая синеватая дымка на мгновение, точно легкая скомканная газовая паутина повисла против дула револьвера и сейчас же растаяла…

Зиновьев тоже выстрелил.

За своими выстрелами они не слышали выстрелов противников — видели только, как вспыхнули за пригорком один за другим два огонька.

Затем они, как по уговору, переглянувшись и не сказав ни слова, перебежали от кустов к краю обрыва, спрыгнули вниз и залегли за камнем.

Нагановские револьверы бьют замечательно точно и на сравнительно порядочное расстояние.

Но и при учебной стрельбе иногда сфальшивит рука или глаз.

А тут приходилось стрелять не по деревянной мишени, а по врагу, вооруженному, по-видимому, очень хорошо… Приходилось защищать свою жизнь…

В первую минуту всякие другие соображения у Крюкова отошли на задний план.

Неприятелю, правда, было трудно целить по нему и Зиновьеву: мешало солнце. Солнце должно было светить прямо в глаза этим невидимым врагам, скрывавшимся в густой траве за бугром… Все выгоды позиции были за ним и Зиновьевым. Но разве может спорить револьвер с винтовкой. Впрочем, он и об этом мало думал: о том, что у врага винтовки, а у них револьверы… Запав за камнем и сняв для предосторожности шапку, пристально, не двигаясь, смотрел он на бугор…

Несколько раз ему казалось, будто там что-то краснеет в траве и шевелится… Тогда он напрягал зрение, вглядывался еще пристальней, сжав плотно губы, наморщив брови, не шевелясь, не двигаясь… Но у него начиналась резь в глазах, то красное, что шевелилось в траве, превращалось в круглое радужное пятно, выплывало из травы и плыло медленно навстречу его напряженному взору, совсем застилая зрение.

А когда он переводил глаза на траву, около себя, радужные круги выплывали и над травой, и трава казалась не зеленой, а жёлтой…

Через минуту он опять останавливал глаза на бугорке?..

Вот он — этот бугорок… И за ним притаилась смерть и зорко смотрит и ждет своего времени…

Злость поднималась в нем и какая-то ожесточенность. И казалось ему в эту минуту, если он ненавидит кого-нибудь в мире, так только тех двух, укрывшихся за бугром. Почему они спрятались там и сидят, и не выйдут, и сторожат, не поднимет ли головы он или Зиновьев…

Небось, ведь знают, что у них с Зиновьевым только шашки да револьверы. А у них — винтовки. Струсили, значить. Им овладевало нервное состояние. Он сознавал, что еще несколько времени, — и он не вытерпит, вскочит опять, как тогда, на ноги и что-нибудь крикнет… Всего насколько минут лежал он за камнем, но ему уж было невыносимо лежать так — точь-в-точь как когда лихорадка и лежишь на кровати, и всякое положение, которое принимаешь, кажется томительным…

А там в траве? шевелится что-то… Это верно. Это они— хунхузы, это их красные кофты. А свои шляпы они, видно, тоже сняли, чтобы не привлечь на себя выстрелы, Вон, вон… опять.

Блестящее маленькое колечко загорелось на солнце в траве, на вершине бугорка…

Это дуло… Прямо в лицо смотрит Крюкову… И как близко…

Отодвинувшись на локтях немного назад от камня, он положил револьвер на край камня. Еще раз вспыхнула в нем злоба, словно горячее пламя лизнуло сердце…

«Ага… Показался-таки».

Неторопливо, все отодвигаясь от камня, чтобы дать простор руке, он навел револьвер и замер…

И все в нем замерло. Даже дышать он перестал… Прямо-прямо в центре колечка стала блестящая точка на конце револьверного ствола…

Мгновенная радость охватила душу и сейчас же ушла, оставив мозгу одну мысль: «теперь попался».

Свалив немного револьвер на бок, он потянул за спуск.

Выстрел стукнул…