Он строго смотрит на солдата.
— Ну?.. сказано тебе, Иван Петров!
И, нагнувшись, перевертывает портянку другой стороной, расстилает ее на земле и, осторожно придерживая рукой, ставит на нее ногу.
— Ну, народец-бормочет он.
И вдруг откидывается всем корпусом назад, прикрыв рану обеими ладонями… Нижняя губа закушена, лицо побледнело. Долгий свистящий звук, точно он всасывает что-то сквозь крепко стиснутые зубы, вырывается с одного угла рта, раздувая губы в этом месте.
— О, что б тебе! — шепчет он, — как огнем…
II
Иван Петров помог добраться одному раненому офицеру до перевязочного пункта.
Офицер был ранен в руку одной пулей и другой в икру ноги. Когда к нему подбежал Иван Петров, офицер крикнул было ему:
— Пошел на место!
Но именно в этот момент пуля ударила ему в ногу… Сначала он не ощутил никакой боли, и только когда повернулся, чтобы идти, почувствовал, будто ему вдруг свело всю ногу от щиколотки до колена…
Он сперва так и решил было, что у него просто судорога…
— Пошел! — крикнул он еще раз Петрову, не двигаясь сам с места, так как не мог пошевелить ногой… Нога у него сразу отяжелела, точно налилась свинцом.
Он стоял и глядел на Петрова бледный, кусая губы, потому что ему было и больно, и досадно на Петрова, и эта досада и боль щипали и дергали нервы.
— Да вы глядите, у вас вся нога в крови! — крикнул Петров.
И он, забежав сзади офицера, присел на корточки.
— В щиколотку? — спросил офицер, нагибаясь сам и протягивая вниз руку.
— Никак нет — выше.
Офицер провел рукой по ноге снизу-вверх от щиколотки и вдруг отдернул руку.
— И то, — сказал он; —а мне казалось в щиколотку или под коленку.
Он еще раз тронул рану и сейчас же положил руку Петрову на плечо.
— Ну, веди!
Но в нем все равно остаюсь недружелюбное чувство к Петрову.
Он видел, как Петров то и дело подбегает к раненым, предлагая помочь дойти до лазаретной палатки.
Ему казалось, что Петров это делает из трусости — чтобы самому уйти вместе с раненым.
А потом Петров просидел бы где-нибудь позади до конца боя.
Он шел, опираясь Петрову на плечо, и думал:
«Экий подлец, — дождался-таки».
— Слушай, ты, — обратился он к Петрову, — рад, небось?..
И, покосившись на Петрова, добавил:
— Рад, что меня ранили?
— Никак нет, — ответил Петров. — Упаси, Господи, разве это возможно!..
— Ведь вижу я! — крикнул офицер и опять покосился на Петрова.
— Ну, говори…
— Никак нет…
— Что — никак нет!
— Как же я могу радоваться, ваше благородие!
— Рад, что ушёл из строя?
— Никак нет…
Несколько секунд они шли молча. Офицер тяжело дышал и раза два скрипнул зубами.
Раны начинали давать себя чувствовать.
Вдруг офицер увидел близко перед собой лицо Петрова. Петров, перегнувшись вперед, смотрел ему прямо в глаза.
— Ваше благородие!..
— Ну?
— Неужели ж вы думали…
Прямо, прямо в глаза смотрит Петров офицеру.
— Неужели ж вы…
Голос у него оборвался.
— Эх, ваше благородие.
В его голосе слышалась укоризна.
— А разве же я не вернусь в строй, как отведу вас? — продолжал он.
Он осторожно держал офицера за талию, соразмеряя свои шаги с его шагами.
— Где тебе! — сказал офицер и махнул здоровой рукой, — вот отведешь меня и сядешь где-нибудь под кустом.
Петров закачал головою.
— Никак нет, это уж ни как нет, разве это можно… Да у нас таких и нету.
Он все качал головою.
— Жалко мне, ваше благородие, как ежели кто упадет да стонет. Я даже скажу так хотел проситься в санитары… Но это оказалось нельзя… А я бы пошел.
Теперь они уже находились в сравнительно безопасном месте, в глубокой горной лощине. Пули летели через головы. Видно было, как, попадая в скалы на противоположной стороне лощины, они поднимали пыль. Казалось, скалы то там, то тут вдруг загорались невидимым огоньком и дымились.
— Погоди, — сказал офицер, чуть-чуть приподнимая руку с плеча Петрова — помоги мне сесть.
С помощью Петрова он опустился на землю. Нога и рука теперь у него горели, точно их жгло огнем. Он поглядел кругом и потом на Петрова.
— Тут где-то ключ был.
— Как же-с есть! — воскликнул Петров и сейчас же вскочил. — Сбегать?
— А ты знаешь где?
Петров стоял уже перед ним навытяжку.
С жалобным гуденьем вверху летели пули одна за другой и шлепались в камни.
И казалось — это не пули отбивают с треском от камней мелкие кусочки, а разбиваются о камни самые пули, как мелкие орешки с тонкой скорлупой.
— Знаешь где?
— Так точно.
Жалобно гудят пули над головой Петрова.
— Так точно, — говорит он.
— А где?
Петров поворачивается, протягивает руку в направлении к скалам.
— Вон, видите…
Маленькое облачко пыли поднялось на краю скалы.
— Видите, где сейчас вдарила?
И проговорив торопливо:
— Я сейчас, сидите пока, — он бежит через лощину.
III
Проворно и ловко карабкается Петров вверх по скалам.
Отчетливо видна его фигура на сером, слегка отливающем в желтизну фоне скал.
Рубашка на спине надулась пузырем, шапка сдвинута на затылок, за спиной винтовка.
Затвор винтовки и магазинная коробка блестят на солнце.
И когда Петров нагибается, солнце вспыхивает ослепительно ярко на затворе — точно затвор весь сделан из стекла.
Карабкается Петров по камням, а с ним рядом — его тень. Тень совсем почти лиловая и издали кажется неподвижной — будто она нарисована, будто кто-то кистью сделал это лиловое пятно на серых камнях.
По-прежнему, с жалобным гуденьем, несутся пули через лощину.
Одна, другая, третья… Точно запоздалые пчелы догоняют далеко ушедших вперед товарищей.
Скрылся Петров за выступом скалы, опять появился…
Сперва как свечка загорелся штык на солнце, потом постепенно и вся фигура выдвинулась.
Теперь уж Петров кажется совсем, маленьким — словно игрушечный…
Но все так же он ясно, отчетливо виден.
Видно, как он хватается то той, то другой рукой за камни, за корявую, чахлую поросль между камнями, как от времени до времени быстро заносит правую руку за спину и под приклад поправляет винтовку.
Напряженно, пристально следит офицер за Петровым.
А пули летят, летят…
Мучительно, тоскливо офицеру.
Вот Петров опять словно провалился.
Не задело ли его?
Минута, другая, третья… Нет, жив… Белеется что-то между камнями, что-то сверкнуло, словно кто повел маленьким зеркальцем против солнца. Сверкнуло еще… Опять вспыхнул штык.
Сразу, как на ладони, вырисовалась фигура Петрова.
Во весь рост вытянулся.
Показывает что-то сверху.
— Молодец! — шепчет офицер. — «Молодец», — хочет крикнуть он и чувствует, что не может… Во рту пересохло, и голос гаснет в гортани.
Точно совсем нет голоса, точно голосовые связки тоже засохли, потеряли упругость и эластичность.
Петров начинает спускаться.
Теперь он уж идет прямо навстречу пулям.
Вон одна шлепнулась у самых ног…
Видно, как закурилась пыль.
Офицер крестится.
— Господи, спаси его.
Еще одна… сбоку…
На щеках у офицера загораются красные пятна, глаза блестят лихорадочно.
Он сидит, опершись здоровой рукой о землю, прямо вытянув стан, не шевелясь, не двигаясь.
Еще пуля…
Он уже не слышит свиста пуль… Он видит только, как курится пыль то там, то тут по скалам, вокруг Петрова.
Опять…
Эта, должно быть, мимо уха: облачко пыли поднялось как раз за плечом Петрова на отвесной скале.
Еще ударилась пуля в том же месте.
Потом слева, потом над головой, опять над головой, только несколько выше.
Петров постепенно выходит из сферы боевого огня.
Пули уже не ложились возле него, как раньше, а делали перелет.
Офицер вздохнул свободно.