Он задрожал… Казалось, огненное пламя проникнуло весь мозг, охватило сердце…
Вон они тут недалеко, переставшие вчера дышать с этими словами на устах…
Теперь трупов уже не было видно…
Из-за дальней горы брезжил слабый свет месяца, с моря по скалам наплывали волны тумана, окутывая все пространство перед ним непроницаемой мутной мглой.
Волны тумана подкатывались ему под самые ноги.
То там, то тут от общей массы тумана открывались бесформенные дымчатые клочья, тянулись вверх, колеблясь, дрожа, и плыли вперед, постоянно меняя очертания, проникнутые тусклым светом месяца.
Казалось неведомые существа поднимались из недр тумана, простирали руки и крылья, стремясь вверх или туда, куда катились туманные волны.
Море тумана жило и дышало.
Но было что-то тоскливое в этих серых фигурах, постоянно менявших формы…
Месяц, казалось, зажигал в них жизнь, еще более слабую и больную, чем его мерцание…
И чудилось, они просили и молили о жизни, но месяц, этот источник их жизни, был далеко-далеко…
Его свет едва боролся с темнотой ночи, и уже в нем самом догорала жизнь…
Его лучи теплились только тускло в воздушных существах, моливших о жизни.
Все новые и новые бесформенные клочья всплывали над морем тумана, вспыхивая в почти горизонтальных лучах месяца, дрожа, трепеща, редея, разрываясь, сгущаясь опять, опять тая…
Дыхание неведомой жизни, этот свет далекой планеты, струилось по всему полю битвы, загораясь минутами то там, то тут, вызывая неясные, смутные образы…
II
Издали снова донесся странный звук, ни то стон, ни то крик.
Голоса боя, говорившие в нем, проклинавшие, молившие о пощаде, призывавшие к мщению, на мгновенье умолкли; их, казалось, спугнул этот звук, вырвавшийся из волн тумана. Голова будто опустела.
По телу побежали мурашки.
Что это?
Звук раздался и замер. Будто кто-то высунулся из серой мглы тумана, крикнул и опять скрылся.
А может быть, это ему только почудилось— этот крик глухой и неясный… Может быть, это — нервы?
Он оглянулся кругом, пристально вглядываясь в туман.
Ничего не видно. Только один туман.
И вдруг ему почудилось, что кто-то идет к нему в тумане, прямо к нему.
Сердце стукнуло и остановилось. Не мигая, смотрит он вперед. Опять — туман, один туман. Казалось, кто-то встал из тумана, взмахнул руками: и опять ушел в туман.
В голове пронеслась мысль:
«Нет, человек не может быть таким высоким. Это — туман. Подул ветер и колыхнул туман. Нужно стоять, пока не придет смена, и ни о чем не думать».
И сейчас же новая, уже совсем нелепая мысль:
«А если его забыли… Поставили тут и забыли?»
Его охватил ужас.
Нет, ведь же, действительно, есть какая-то жизнь в этом тумане. Вот опять… Будто рука поднялась длинная, безобразная. Конечно, это все туман, его волнует ветер. Но он все равно вздрогнул и похолодел, когда увидел эту руку.
«Все нервы, эти нервы!.. Не нужно думать…»
Но как же не думать или думать, когда не владеешь собой, и мозг воспринимает сразу на веру все, что кажется глазам.
Вон опять… Широкий серый платок… Платок относит в сторону, платок постепенно развертывается.
Он закрыл глаза.
Он боится увидеть лицо, скрытое под этим плащом. Потом открывает глаза. Ничего нет. Только мутное, серое облачко. Но из облачка выплывает опять что-то, зарождается какая-то новая фигура.
«О, Господи! И зачем этот туман колышется?»
Снова он закрывает глаза.
А мозг усиленно работает.
«Да ведь это ж туман. В мире нет ничего. Кроме того, что мы видим. Это — мертвый туман».
Но он все равно вздрагивает и с закрытыми глазами. От одних этих слов: «мертвый», «в мире нет ничего, кроме того, что мы видим», холодеет сердце.
«Конечно, нет ничего! Нет ничего».
Но он чувствует, как у него начинают чуть-чуть стучать зубы.
«Ничего, ничего! — старается он втолковать самому себе. — Ничего!» — И поднимает веки.
Глаза лихорадочно пробегают все пространство перед ним.
Он уж ищет теперь сам ужаса.
— Как нет! Вон, вон…
А зубы стучать…
«Кто это!»
Крик готов вырваться из груди. Большое, большое лицо смотрит на него из тумана, желтовато-серое, с темными, словно заплывшими тенью глазами.
Но ведь не может быт такого большого лица!
Мысль эта, однако, мгновенна, как сверкнувшая и потухшая искра.
Нет ни большого, ни малого; ест только черты и формы.
О, какие у него глаза, темные, полные муки. А губы смеются. Зубы видны между губ. Потом глаза еще больше затянуло тенью, губы расплылись безобразно широко, и их тоже охватывает тень. Все лицо отодвигается, уходить в туман.
Мгновенье, и его уж нет.
Но в нем остался этот взгляд, полный муки, вселяющий ужас в сердце.
И он сознает, если еще раз выплывет из тумана это лицо, он не выдержит и крикнет, чтоб оно не появлялось больше, чтоб оно уходило к себе туда, откуда оно явилось…
И уж он шепчет:
«Уйди, уйди… к себе…»
И старая мысль:
«Куда к себе?…»
Опять холодеет сердце… Правда: куда?… Ведь это ж туман… Оно и ушло в туман, как вышло из тумана… Оно… Да, это лицо. Значит оно само по себе, а туман сам по себе. Но ведь его же нет! Ведь это он сказал про него «оно». А оно — туман.
Мысли путаются.
Снова — стон.
Теперь уже отчетливей и яснее… Опять колыхнулся туман, снова он видит, как движется в тумане что-то, направляясь прямо к нему.
Неужели это опять то, это лицо!
В висках у него застучало.
И откуда этот стон? И стон ли это?
Неопределенная фигура мелькнула в тумане и сейчас же пропала. Потом появилась опять, опять пропала. Нет, это идет кто-то… Кто-то еще новый выплыл из тумана.
Может быть это он застонал?.. Его начинает бить лихорадка.
Крепко смежил он веки.
Проходить секунда, еще секунда, еще…
И он чувствует, что уж не в силах стоять более с закрытыми глазами. Довольно! Теперь, вероятно, уж все пропало…
Он открыл глаза.
Прямо перед ним — окровавленное лицо, губы шевелятся, хотят сказать что-то: руки простерты вперед.
Он заметил только, что этот «новый», вырвавшийся из волн тумана, стоит на коленях.
Он хотел крикнуть, хотел бежать и не мог. Сердце вдруг словно перестало биться. Без крика, без единого слова он грохнулся на землю.
III
Шмелькова отнесли в госпиталь.
Вместе с ним принесли в госпиталь и этого несчастного, полуживого человека с окровавленным лицом, молившего его о помощи и так его напугавшего.
Окровавленный человек в госпитале назвал себя.
Он офицер гвардии микадо, участвовал вчера в штурме, был ранен, потерял сознание и ночью очнулся.
— Потом вы подползли к нашему часовому?
— Да.
— Что у вас с ним произошло?
— Вы сами понимаете, что я не хотел сделать ничего дурного… Я даже стоял перед ним на коленях.
Японец прямо в глаза посмотрел доктору. После минутной паузы он спросил:
— Вы верите, что я стоял на коленях?
И, с усилием подняв руки, он заложил их за голову (он лежал навзничь) вздохнул и поднял глаза кверху.
— Почему же он упал?
Японец хрустнул за головой пальцами и потянулся как-то всем телом к щитку кровати, к подушке.
— О, Боже, — проговорил он, — почему я знаю! Почему я стал перед ним на колени, почему он упал!.. В другое время, вероятно, этого не случилось… я бы не опустился на колени, и он не упал бы, увидев меня.
И он закрыл глаза.
Японец лежал рядом с Шмельковым.
Шмельков все время внимательно прислушивался к разговору между доктором и японцем. Японец говорил по-русски.
Когда японец умолк, он поманил доктора к себе.
— Доктор, доктор, — шепнул он и сейчас же, быстро взглянув на японца, натянул на себя одеяло до самых глаз и, осторожно опять сдвинув одеяло, выглянул из-под него одним глазом.
