Доктор подошел.
— Что вы?
— Нагнитесь, доктор.
Доктор нагнулся.
— Еще ближе.
Доктор склонился над ним совсем низко.
Скользнув все также мимо доктора одним глазом в сторону японца, он выпростал из-под одеяла руку и охватил ею доктора вокруг шеи.
— Переведите меня в другое место, — шепнул он.
Доктор тоже попробовал было взглянуть на японца, но ему нельзя было этого сделать, потому что Шмельков крепко держал его за шею.
Он спросил:
— Вам здесь не хорошо?
— Я не хочу лежать с ним, — шопотом ответил Шмельков.
— С японцем?
— Да. Переведете?
Он еще крепче охватил шею доктора.
— Я вам даже, вот что скажу: я ведь совсем здоров. Со мной был только обморок… А если не переведете…
Он выпростал из-под одеяла другую руку и сразу обеими руками обвил и крепко стиснул, надавливая длинными холодными пальцами сзади около затылка доктору шею. Прямо в глаза доктору он устремил блестящий взгляд. Что-то холодное и острое было в этом взгляде…
— Если не переведете…
— Переведу, конечно…
Он ослабил пальцы; они медленно скользнули по шее доктора книзу.
— Так смотрите ж, — шепнул он, и опять его глаза блеснули из-под одеяла холодным острым блеском.
Затем он натянул одеяло до самого лба и затих.
Его поместили в другой палате.
Когда ему показали его новую койку, он сейчас же юркнул под одеяло.
Он весь вздрагивал, повернулся на бок и раза два стукнул зубами.
— Как у вас тут холодно, — сказал он, ни к кому в особенности не обращаясь.
Потом отыскал глазами сестру милосердия, старую высокую, худощавую женщину.
— Сестрица!
Она подошла.
— А что же доктор?
— Вам нужно?
— Очень.
И он снова поежился и подобрал под одеялом ноги.
Минут через десять пришел доктор.
— Доктор! — крикнул он громко.
Доктор стоял койки четыре от него.
Он только молча повел глазами в сторону Шмелькова и, оглянувшись на пего через секунду, улыбнулся и кивнул головой.
Шмельков тоже улыбнулся.
— Хорошо, я подожду…
Он все вздрагивал от времени до времени и все ежился, подобрав ноги, собравшись весь в комочек.
Доктор, наконец, подошел к нему.
— Ну, что?
Доктор улыбнулся опять, и он тоже опять улыбнулся вслед за ним.
— Слушайте-ка, доктор… Вы, может быть, думаете он из ненависти ударил меня, сбил с ног и от того я потерял сознание?
— Почему же вы потеряли сознание?
— Не знаю…
Казалось, у него оборвалась нить мыслей… Он повернулся на спину и провел по лбу ладонью… Брови сдвинулись.
И вдруг он словно вспомнил что-то. Почти радостное выражение разлилось по лицу.
Живо он снова лег на бок.
— Доктор!..
— Ну-те…
— Этот японец…
И он закусил губу и опустил глаза, потом опять поднял их.
— Вы знаете кто он?…
Глаза его широко раскрылись и сейчас же сощурились. Один глаз он закрыл совсем.
— Знаете?..
Он приподнялся на локте и снова широко открыл глаза.
— Покойник!..
Теперь глаза у него остановились, не мигая.
— Покойник, — повторил он. — Вы ему не верьте… Он представляется… Его нужно — в могилу. Понимаете?..
Он все глядел на доктора, прямо ему в глаза.
Доктор сделал серьёзное лицо.
— Так вы говорите покойник?
— Уверяю вас. Вы не верите?
Как раньше, блеснули его глаза холодно и остро.
— Не верите! — крикнул он и схватил доктора за руку.
— Я его еще не выслушивал, — сказал доктор. — Тогда я вам скажу свое мнение…
Это его несколько успокоило.
Он выпустил руку доктора, кивнул головой.
— Не думаю, — заметил он, — чтобы я ошибся. Это видно сразу, я еще тогда заметил. Я привык. Ведь вы не были ни разу в сражении, а я был.
Доктор ушел распорядится чтобы его перевели в отдельную комнату, а он лег на бок, накрылся одеялом и, как раньше, подогнул ноги.
— Как у вас холодно, как у вас холодно, — произносил он от времени до времени и вздрагивал, как в лихорадке, всем телом.
Шпион
I
Около фанзы была грязь.
Тускло блестела небольшая лужица как раз против маленького деревянного крылечка… Видно было, что около крылечка сильно натоптано.
Фанза, должно-быть, не была еще брошена или ее хозяева покинули ее совсем недавно.
На площадку крылечка от столбов, поддерживавших над ним навес, падала тень двумя черными и тянувшимися наискось через площадку полосками. Доски площадки, залитые месячным светом, казались белыми, будто на них просыпали мел; они даже словно чуть-чуть искрились, как белая сахарная бумага… Кое-где между досками площадки проросла трава; трава тоже была видна отчетливо — низенькие тёмно-зелёные, почти черные кустики с резкими пятнами тени около них.
Кругом было тихо.
Днём шёл дождь. Но теперь небо прояснилось. Горели звезды, яркие, лучистые.
Когда поручик Синков, осторожно поднимая ноги, чтобы под сапогами не захлюпала грязь, двинулся к крыльцу, лужа, казавшаяся темною, блеснула ему вдруг в глаза серебряным светом — точно небо глянуло на него снизу… точно под его ногами был тоненький-тоненький слой земли, а дальше в глубь и в ширь — голубой воздух, необъятное пространство, полное сияния и блеска…
Длинная тень легла от него через лужу; все мгновенно потухло.
Синков сделал еще шаг и остановился.
Ему почудилось, будто в фанзе что-то стукнуло.
Он хотел отойти в тень за угол фанзы, но у него сейчас же вместе с мыслью, кто может быть в фанзе, мелькнула другая мысль, что он как раз уходит в какую-нибудь лужу, которую теперь не видит…
Эта мысль, появившаяся в сознании мгновенно и также мгновенно, словно его кто дёрнул, задержавшая его на месте, расплылась бесследно и потонула в душе, и всю душу наполнила та первая мысль — кто может быть в фанзе.
Теперь он ни о чем больше не мог думать.
Он ничего не видел, кроме двери фанзы.
Месяц светил прямо на дверь… Поперёк крыльца и на двери, поднимаясь по двери вверх почти до самого косяка, лежала тень от его фигуры.
Одно мгновение ему показалось, что дверь отворяется: его тень чуть-чуть колыхнулась — и она непременно колыхнулась бы, если бы дверь отворяли… Но он подумал, что, может быть, шевельнулся и сам и, чтобы проверить себя, слегка подался в сторону. Дверь словно опять дрогнула…
Ему стало спокойно.
Он не был трусом и — не трус сейчас, но им овладело странное нервное состояние… Весь он замер; все силы ушли на одно; вся душа, как иногда пламя разгоревшейся свечи вытягивается в тонкое, длинное жало и тянется выше и точно стремится вытянуться как можно выше, — горела одной мыслью: «что сейчас будет»…
Каждую секунду он мог ждать выстрела иди появления на крыльце нескольких людей, готовых кинуться на него и убить.
А с ним были всего на все взводный Андреенко да рядовой Семенов… Да и тех он оставил позади.
Опять за дверью раздался стук, будто двинули стулом…
Он оглянулся кругом.
Теперь он выбирал место, где ему было бы можно пробраться, не рискуя произвести шума, к окну.
— Ваше благородие!
Он не сразу разобрал, что это такое. Ему показалось даже, будто кто-то зевнул в фанзе или где-нибудь сзади него, или захрипело в предсмертной агонии, когда не хватает в груди воздуха и голос гаснет вместе с жизнью.
Он вздрогнул от охватившей его какой-то непонятной жуткости и обернулся…
Но он никого не увидел позади себя…
В первую минуту он растерялся. В груди точно заныло что-то.
И тишина вокруг, и освещённое месяцем поле, и серебряный льющийся в этом безмолвии свет с неба, показались ему чем-то для него чужим и далёким, непонятным и непостижимым, скрывающим за собой что-то невыносимо мучительное и тоскливое.
Откуда это хрипело:
