В случае, если некоторые читатели станут путаться в нашем коллаже, поступим следующим образом: подобно тому как в центре лабиринта втыкают стрелку, чтобы указать выход, сгруппируем, покажем, воздвигнем в виде памятника все полотна, посвященные ей Вюйаром: «Мися в поле», 1896, «Мися в блузке в горошек», 1897, «Мися на фоне цветастой драпировки», 1898, «Мися за партией в шашки», 1899, и, наконец, последний раз взглянем на доброго Вюйара, покажем кусочек его галстука, завязанного бантом, вырежем краешек его вечного котелка, носок его ботинка, используем его облысевший лоб (этюд, сделанный Боннаром в 1908 году), включим образец его почерка, взятого из одного из его писем к Мисе, бросим это письмо в угол, ибо именно так она, несомненно, с ним и поступила, что я говорю, соберем все адресованные ей его письма, покажем их такими, какие они есть, — мятыми, испачканными, сначала то, в котором он благодарит ее за сделанную запись (тут вырисовывается профиль Людвига ван…), и подчеркнем следующие слова: «Этой радостью, подаренной стариком Бетховеном, меланхоличной, как все, что он дает мне, я обязан вам. Но в нем заключено еще столько разума и здоровья, как и в вас, Мися, одаренной ими в такой большой мере», и еще: «…я всегда был так робок с вами», и, наконец, на разорванном куске с трудом читаемые слова, которые объясняют все: «…счастье состояло в том, что вы были рядом».

Шелестом ветра проносятся вокруг нее таланты. Сколько артистов! Поклонники самые разношерстные. Всклокоченная бороденка Лотрека, пушок под губой Фенеона, окладистая борода Русселя, белая бородка Ренуара, козлиная — Валлотона, по-ассирийски черная и прямая молодых деверей, мужа, всех сыновей Натансонов, широкие баки сводного брата Миси, Кипы Годебского, друга музыкантов, это ему Равель посвятил «Мою матушку гусыню», под которую экстравагантная Кариатис несколько лет назад имела смелость импровизировать. И пусть читатель не примет попытку обрисовать этот круг друзей за мечтания, отвлекающие нас от нашего повествования. Нет другого способа измерить расстояние, разделявшее Габриэль и Мисю, как только понаблюдать за молодой супругой Таде у нее в семье, в загородном доме, в окружении друзей. И тогда выявляется поразительный контраст между прошлым подружек: одна жила в Вильнев-сюр-Йонн, в низком, белом доме без всяких претензий, с фронтоном в виде перевернутой галочки, помещении бывшей почтовой станции, а другая — в Руайо, между высоких каменных стен аббатства, из которого Этьенн Бальсан сделал замок.

Здесь лошади, спорт и девицы, мечтающие только о любовниках, успехе, деньгах.

Там художники, поэты, и прежде всего Верлен.

Покажем его таким, каким вырезал его из дерева Валлотон: раскосые глаза непонятного серого цвета, шарообразный лоб, и Мися на фотографии того времени, одетая в простой тик, без всяких финтифлюшек. А поэму, которую он ей посвятил, эти несколько строк, потерянные Мисей (она все теряла), где Верлен сравнивал ее с розой, заменить рукописью, стихотворением, «Инвективами» или любым другим произведением поэта, напечатанным в журнале, принадлежащем ныне легендарному прошлому, — «Ревю бланш»[52].

Мися была его сердцем, душой, телом. И кто, как не она, был изображен на его обложке? Существует ли документ, дающий более полное представление о том, каким влиянием пользовалась Мися? Ибо в киосках, в витринах, в книжных магазинах именно ей, тысячу раз узнаваемой под маской густой вуали, было поручено олицетворять журнал. Включим сюда и самую красивую обложку «Ревю бланш», сделанную Лотреком.

Еще один документ эпохи, сентябрьское воскресенье, Мися, ее друзья, и среди них — Ренуар. В этот день художники и поэты провожали до кладбища в Саморо похоронную процессию Малларме. Друг, заглядывавший по-соседски, приходивший в гости по субботам вечером, покинул их. И здесь в нашем коллаже резким контрастом, прямо-таки посягая на все остальное, появляются сабо, которые надевал Малларме, направляясь к Мисе и Таде. Тут же этикетка одного из лучших бургундских вин, которое он каждый раз приносил с собой. И наконец, толстая крылатка, которую он набрасывал на плечи, поздно ночью возвращаясь домой. А потом где-то в стороне крупными буквами слова: «Ха! Ха! Как она мила», потому что именно это говорил Малларме, когда Мися садилась за фортепьяно, и потому что знаменитое четверостишие, которое он ей посвятил, написанное на веере, цитируют слишком уж часто.

В 1933 году Кокто утверждал, что веер еще был у Миси. Кокто видел его у Миси в руках: «На ее веере было написано знаменитое четверостишие Малларме, и мне кажется, что из всех брачных контрактов, из всех видов на жительство это, без сомнения, был единственный документ, сохраненный этой полькой среди изумительного беспорядка…»

Десять лет спустя она признавалась, что не помнит, куда она его дела… Что с ним стало?

В случае пустоты, чтобы держалось, как говорят художники, вспомним о слове «чародейка», примененном к Мисе. Так называл ее Эрик Сати. «Может, вы немного чародейка?» — писал он ей. Отшельник из Аркея между тем не был льстецом. Скорее, брюзгой. Но не с ней. В том же письме он объявлял ей, что его трюк готов. Трюк — это был «Парад»[53].

Никогда он не называл свой балет иначе.

Наконец, прибавим следующее, сказанное a mezza voce, словно признание: «Вспомни, пожалуйста, что уже давно мы серьезно пришли к согласию, что ты — единственная женщина, которую я мог бы любить». Добавив монокль на ленточке, шапокляк, белую прядь волос или любую другую деталь того же рода — театральный бинокль или, скажем, оригинальную партитуру, макет, страницу из хореографического трактата, — сделаем так, чтобы это признание в любви как можно точнее напоминало его автора: Сергея Дягилева.

Мися, опирающаяся на изогнутую спинку скамейки, чудно подняв руки над головой, — фотография 1898 года. Это ее изображение в позе, способной ввести в искушение и святого, со стоящим перед ней Боннаром и сидящим рядом Ренуаром, предвосхищает полотна, которые она вызовет к жизни, — портреты, много портретов. Кисти Ренуара, сколько? Семь? Восемь? Она не помнила. Тогда в качестве вещественного доказательства приведем одно письмо Ренуара: «Приходите. Обещаю вам, что на четвертом портрете я сделаю вас еще красивее…» Очень важна одна фраза из этого послания: Поедим всласть. Общая черта многих французских художников, не так ли? Брак, Дерен… Покутить, задать обед своей натурщице, угостить в знак признательности за ее присутствие. Запомним дату этого письма, она тоже очень важна: 1906 год Мися к тому времени развелась и снова вышла замуж.

Для большей ясности поместим рядом аккуратно сложенный экземпляр «Матен», ежедневной газеты, выходившей большим тиражом. Тогда каждый поймет, что Альфред Эдвардс[54], ее директор, появился в жизни Миси со своими миллионами, политическими связями, толстым животом и любовницами. Что было общего между завсегдатаями дома в Вильнев-сюр-Йонн, между Ренуаром, сыном башмачника, Вюйаром, сыном корсетницы, Боннаром и его женой, которая до того, как стала именоваться Марта де Мелиньи, была Марией Бурсен, мидинеткой, занимавшейся всякой чепухой в магазине похоронных венков на углу улицы Паскье, между этими людьми и знаменитостями парижского общества? Бегство было наилучшим выходом. Мися вскочила в Восточный экспресс. Эдвардс заказал купе рядом с ней. Думая ускользнуть от него, она вышла в Вене и спряталась в маленькой гостинице. Он снял там все комнаты. Тогда она позвала на помощь сначала Вюйара, потом Таде. Примчались оба. Первым уехал Таде, порядком обескураженный тем, что он увидел, и еще больше тем, что сделал: Эдвардс предложил ему пост директора горнопромышленного предприятия где-то в Польше, и он согласился. Вюйар, тот остался, стараясь сыграть как можно лучше роль телохранителя, со своими печальными глазами, галстуком бантом и чистеньким костюмчиком. Не слишком убедительно. На самом деле между разорившимся Таде и могущественным владельцем «Матен» выбор Миси был сделан. Людоед Эдвардс завладел ею. Вот фотография одной незаконной, бывшей тогда в центре всеобщего внимания, — Лантельм. Необыкновенно красива… В сотни раз обольстительнее, чем Эмильенна д’Алансон — Эмильенна Эдвардса. Ибо почти не вызывает сомнений, что Лантельм продолжала быть его любовницей, когда он ухаживал за Мисей. Случайность? Лантельм упала в Рейн и утонула. Он ее туда толкнул?.. 24 февраля 1905 года Эдвардс женился на Мисе в мэрии Батиньоля[55].