— Разумеется, были, господин следователь. Минуточку! — Миша сильно сопит. — Вы сказали — эко-клозета? Но все эксперты придерживались мнения, что речь идет о светокопиях установки по обогащению плутония!

— Недолго.

— Что недолго?

— Они придерживались этого мнения. Потом они установили, что это мнение было ошибочным. Конечно, речь идет об эко-клозете.

— Э-э-это они действительно так считают? — Если припомнить, сколько великих шахматистов сошли с ума…

— Ну, разумеется, профессор Волков. Не надо держать нас за идиотов! Не будете же вы таскать с собой светокопии вашей установки по обогащению плутония! Это было бы действительно чистым безумием!

Чистым… Он сам это говорит! Вот чего я всегда так боялся, — сойти с ума!

— Хорошо, господин следователь, моего эко-клозета. Но где же тогда чертежи установки по обогащению плутония?

— Ну, где же еще? В вашей голове, дорогой мой изменник родины!

Тут уже не поможет надежная, но несколько пассивная защита Стейница, названная так в честь величайшего мастера XIX века — он тоже окончил свою жизнь душевнобольным. Всего наилучшего!

— Ага, в его голове.

— Не в его голове. В вашей голове, профессор!

Тут можно не слушать дальше. Тут нужно быстро спросить:

— Но откуда у него чертежи эко-клозета? Пожалуйста, заметьте, хотя я говорю «он», я имею в виду, конечно, «я», потому что я не он.

— Давайте не будем больше спорить, профессор. Вы — профессор Волков, и вы понесете кару за свою измену. Ваши знания вы хотите продать за бесценок за границей, вы — человек без родины, у вас нет ничего святого.

Все это нам было уже известно. Психоанализ не помогает. Возможно, поможет интонация так называемой классической иронии? Попробуем-ка:

— Откуда у меня чертежи эко-клозета, это нам еще не известно, насколько я понимаю?

— Положим, нам это известно, но вы-то знаете это наверняка. У вас они от бедного Миши Кафанке.

Он говорит — бедного Миши Кафанке. Как он прав. Я действительно бедный Миша Кафанке. Из огня да в полымя.

— Поэтому вы его и убили.

— Кого, господин следователь?

— Кафанке.

— Кафанке? Зачем?

— Чтобы завладеть его паспортом, его документами и изобретением.

— Ага.

Тирли-тирли.

— Слава Богу, у нас в России есть обязательная прописка. На основании документов и бланка прописки этого несчастного Миши Кафанке мы смогли быстро установить, откуда он приехал.

— Это вы смогли быстро уста… — Ой-ой-ой! Конечно, они это смогли! Только бы, ради всего на свете, они не втянули сюда еще Ирину и ее семью. Этого бы я не вынес. Это было бы слишком чудовищно.

— В течение одного дня было точно установлено: Миша Кафанке жил в Димитровке. Это подмосковное село. В семье Петраковых. Кафанке приехал из Германии. Там он познакомился с лейтенантом Советской Армии Львом Петраковым. Они были друзьями. Кафанке приехал, чтобы погостить у своего друга… Это бесстыдство с вашей стороны, чтобы я вам все это еще раз объяснял! Вы сами это знаете лучше всех. Вы — или ваши соучастники — убили этого несчастного человека. Это был для вас счастливый случай, решение ваших проблем с выездом из страны. В самом деле, нечего держать меня за идиота!

— Чего нет, того нет, господин следователь!

— Чего нет?

— Того, господин следователь, что я держу вас за идиота! Как же я убил Мишу Кафанке?

Тирли-тирли. Взгляд Юрия Ежова блуждает по восхитительной молодой листве за окном. Милая моя родина, думает он и говорит:

— Задушили, утопили, закололи, отравили, повесили, переехали машиной, расчленили, сожгли, растворили в кислоте — мало ли возможностей?

— Н-да, господин следователь, вы правы, есть много возможностей. Мне известны еще несколько.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Так, значит, я это сделал либо в одиночку, либо с кем-то другим?

— Это вам тоже известно лучше. Предположительно, с другими. Поэтому вы здесь, в изоляторе службы госбезопасности.

— Почему?

— Чтобы другие не могли вас вызволить.

— Ах, да, конечно. Глупый вопрос.

— Я уже сказал вам, нечего держать нас за идиотов!

— Вы сказали это, господин следователь. А когда было совершено преступление? — Остановимся на классической иронии. Расстрелян я буду в любом случае, так что надо хотя бы развлечься!

— В период с того момента, когда Миша Кафанке ночью тайно покинул Димитровку, и до того момента, когда вы явились в УВИР за выездной визой. Когда вы были там арестованы, наши сотрудники обнаружили у вас жетоны камеры хранения на Белорусском вокзале. Поехали туда. Получили три чемодана с одеждой и обувью Миши Кафанке. Включая вешалки с его именем. Это для вас достаточная точность?

— Точность достаточная, господин следователь. Вот, значит, как был убит Миша Кафанке. Да, да, как смерть подстерегает человека… кому я это говорю?

— Вы умный противник и, как таковой, заслуживаете уважения. (На Всероссийском открытом теннисном турнире юристов мне надо играть с дальней линии. И с моим устрашающим ударом слева, конечно.) Неделями ваши соучастники — которых мы скоро задержим, не сомневайтесь, — и вы следили за бедным Мишей Кафанке, который очень похож на вас. Днем и ночью не спускали с него глаз, это точно. Вероятно, даже снимали кинокамерой. Чтобы изучить, как он ходит, сидит, говорит, ест, просто все. Возможно, что вы виноваты даже в антисемитской мазне на доме Петраковых в Димитровке, чтобы Кафанке испугался и бежал.

— Гм.

— Вам больше нечего на это сказать?

— Собственно, нет, господин следователь. Значит, чтобы подвести итоги: у этого профессора Волкова, прошу прощения, нет родственников, так же, как и у меня?

— Точно так же, как и у Кафанке, профессор Волков.

— Я это и имел в виду. У обоих никаких родственников. Никого, кто мог бы заметить их отсутствие.

— Никого. Кафанке ведь хотел поехать в Нью-Йорк, к двоюродной тетке по матери, не так ли? Об этом вы сказали сразу же, как только вас доставили сюда, вашему соседу по камере, Виктору Алехину.

— Алехину! — кричит Миша. — Он славный парень. Значит, вы прослушивали наш разговор?

— Разумеется.

— И записали на пленку.

— И записали на пленку, конечно.

— Конечно. Как поживает Алехин, господин следователь?

— Хорошо поживает.

— Хорошо? — Мишу все еще мучает тревога. — А когда вы проводили расследование в Димитровке, господин следователь, вы говорили также и с семьей Петраковых — я имею в виду, ваши сотрудники?

— Мы ведь не сумасшедшие, профессор Волков! Чтобы стало известно, что у нас — несмотря на все меры предосторожности — происходят такие вещи? Конечно, наши люди ни словом не обмолвились с семьей Петраковых!

За это я бы тебя расцеловал! Таким образом, Ирина ничего не знает. Не думает, что со мной что-то случилось. Верит, что я уже на пути в Нью-Йорк. Спасибо, спасибо, господин Ежов!

— Но большая статья о вашем аресте была помещена в московских газетах, а затем и во всей мировой печати. Так что теперь последний папуас знает, что ваша установка по обогащению плутония не попадет в руки к преступникам, профессор Волков.

— Семья Петраковых тоже знает об этом?

— Я не сомневаюсь в этом!

— Но, может быть, они поверят, что я Кафанке.

— В самом деле, нечего нас… Ведь ваши фотографии не были опубликованы! Мы же не сумасшедшие! Никто, кроме тех, кто вас задерживал, не знает, как вы выглядите. Не может знать.

— Почему?

— Господи, довольно, наконец! Чтобы не могло такого случиться, что кто-нибудь придет — например, из семьи Петраковых — и скажет, что Волков выглядит в точности как Миша Кафанке, как вылитый! А где Миша Кафанке? Что с ним стало? Мы были бы последними идиотами, если бы сообщили хотя бы малую толику того, что здесь произошло. Миру известно, что профессор Волков в наших руках. Больше миру не известно ничего.

— Тогда я спокоен, — говорит Миша. — Вы даже представить себе не можете, как вы меня успокоили, господин следователь.