За этими окнами ютилась ливанская семья Саадо, бежавшая со своей родины, сотрясаемой ужасами войны, чтобы найти в Германии мир и спасение. Огненный шар взрыва при температуре 1500 °C образовался в кровати, где спали две девочки, восьмилетняя Зейнаб и ее шестилетняя сестра Мокадес, и только потому, что отец сразу же смог помочь своим дочерям, они не сгорели. Зейнаб пришлось перенести много операций, она на всю жизнь осталась калекой, ее изуродованные и обгоревшие ноги и руки напоминали испещренный кратерами лунный ландшафт.

Семья Саадо действительно имела бы право на убежище — но в другой стране. Бургомистр сказал:

— Хюнксе такой славы не заслужило.

— Мне очень жаль, Лева, — говорит Миша, — но я просто не мог пригнать назад американский драндулет.

— Никогда я тебе этого не прощу, осел! — ворчит лейтенант Лева Петраков.

— Да, — отвечает человек-бассет, — я согласен. Теперь, при всех наших неудачах, я еще и это дело провалил. Я действительно осел, у меня ничего не клеится.

— Сейчас получишь по шее! — говорит Лева и смотрит на Мишу дружелюбно и с симпатией. Какой чудесный вечер у них на Зеленом озере! Солнце только что зашло, небо окрасилось в алый цвет, вода тоже, воздух постепенно отдает тепло. Безработные собрались на шашлыки. Смех, пение и аромат мясного жаркого доносятся из их колонии.

Только вчера, 1 июня, Миша вернулся домой. В клинике держали до тех пор, пока он не начал снова ходить, прихрамывая. Все это время Лева места не находил, потому что вокруг все только и говорили о том, что творится в Одерштадте. Во всем мире о Германии отзывались неодобрительно, но многие удивлялись — откуда берутся молодые неонацисты, если молодежи не подают дурного примера?

Еще один месяц, и воинская часть Левы уедет отсюда. Конечно, он радуется, но в то же время у него тревога на сердце, потому что он не знает, что станет с Мишей, когда его не будет рядом. У него отнимут все — ванны, умывальники, биде, душевые, стиральные машины «Adorina», «Mirella», «Kronjuwel» и «Ergonova». Что будет с Мишей? — думает Лева удрученно. Возле его друга лежит палка, которой он пользуется при ходьбе, а на голове у него белая повязка, которую ему наложил еще ассистент глазного врача.

— Послушай-ка, Лева, — говорит Миша, — я здесь не останусь.

— Ты думаешь, в другом городе лучше?

— Нет, — говорит Миша, — ты не понял. Не в другом городе. Я не останусь в Германии.

Лева смотрит на него испуганно.

— Но куда ты хочешь?

Тут Миша смущается, опускает глаза и, сопя, тихо говорит:

— Я думал… — И замолкает.

— Что ты надумал? Ну говори же, Миша!

— Я хотел бы, если это только возможно, поехать к вам.

— К нам?

— Да, к вам, в Советский Союз. В вашу деревню. — Теперь Миша говорит все быстрее и быстрее. — Я должен уехать отсюда, Лева! Как можно скорее! Ты же видишь, как далеко здесь все зашло.

— Но это же было против иностранцев, а не против полуевреев, Миша!

— И, тем не менее, мне досталось, а могли бы и убить. Пока это иностранцы, Лева, пока! Но я уже видел фотографии, где намалеваны звезды Давида и свастики и написано: «Долой евреев» — в газетных и журнальных статьях о налетах на дома и еврейские кладбища, и я часто вижу неонацистов, они повсюду, и в Ротбухене тоже. У нас, в Германии, уже однажды так все и начиналось, Лева, именно так, только на этот раз все происходит быстрее, намного быстрее. Тогда выжили только те евреи, которые своевременно уехали из Германии. Я всего лишь наполовину еврей, но им это безразлично, и я не хочу помирать, как те 6 миллионов евреев в прошлый раз. Поэтому я тебя спрашиваю, могу ли я поехать к вам в Димитровку… — И Миша умоляюще смотрит на своего друга Леву.

Лева вдруг успокаивается. Он смеется, вскакивает, обнимает Мишу так горячо, что оба едва удерживаются на ногах, и кричит:

— Можешь ли ты приехать в Димитровку? Это было бы прекрасно! Все бы обрадовались — отец, мама и Ирина. И мы с тобой останемся вместе. Лучше ничего и не придумать. Конечно, ты поедешь к нам!

— Как я рад, — говорит Миша, и глаза его сияют, а лицо становится счастливым и глупым. — Ты знаешь, вчера я говорил с Зондербергом, тем, с вахты, который допрашивал меня в первый раз, когда Клавдия и Мартин сбежали. Он тогда спросил, есть ли у меня заграничный паспорт, а я ответил — нет, и он сказал, что теперь у всех могут быть паспорта. Теперь я тоже хочу получить заграничный паспорт, я ему вчера сказал, как можно скорее, и визу в Советский Союз. Визу мне без задержки дадут в Генеральном консульстве в Берлине, сказал Зондерберг, туристскую визу на три месяца. Я сказал — нет, не туристскую, постоянную, я хочу остаться в Советском Союзе, у вас в Димитровке. Я сантехник, я могу чинить все, что угодно, я никому не буду обузой… Тогда Зондерберг поговорил по телефону с бургомистром Виландом, ты знаешь, он славный малый, он делает для вас тоже все, что может…

— Да, да, ну и?

— И Виланд сказал, что он будет просить за меня в консульстве, даже если вид на жительство придется получать в Москве. Но мне можно спокойно ехать и с визой на три месяца, в конце концов, мой отец был офицером Красной Армии, я наполовину русский, это же выяснила Штази!

— Вот видишь, для чего может пригодиться Штази, — говорит Лева.

— Да. И я возьму с собой все чертежи, может быть, у вас я найду людей, которых заинтересует мое изобретение.

— Наверняка, Миша, наверняка.

— Я еще получу немного денег от «Кло-о-форм верке» согласно договору, если они приберут к рукам мой магазин и землю. Есть огромные преимущества, если ты совсем один, — ничто не держит, мне действительно надо отсюда уезжать, у меня дурное предчувствие. Ты знаешь сказку о бременских музыкантах?

— Только мультик видел.

— Тогда слушай, — говорит Миша. — Жил-был старый осел, много лет таскавший тяжелые мешки, и вот он стал старым и слабым и начал замечать, что хозяин его подумывает о том, как бы избавиться от едока, то есть его убить. Осел, желая спастись, отправляется в Бремен, потому что думает, что там он сможет стать городским музыкантом. Вскоре он встречает охотничьего пса, который лежит на обочине дороги едва живой. Тот рассказывает ослу, что он не может больше прыгать и охотиться и что его хозяин хотел его убить, потому-то он и сбежал. А осел говорит псу, мол, пойдем со мной в Бремен и станем там городскими музыкантами, и они идут дальше. Осел говорит, что он будет играть на лютне, а пес — на барабане. Потом они встречают кошку. У нее такой грустный вид, будто три дня шел дождь, и она говорит: «Из-за того, что я состарилась и мои зубы не так остры, я теперь чаще сижу за печкой и мурлычу, чем ловлю мышей, поэтому моя хозяйка решила меня утопить. Я еле успела удрать, но не знаю, что делать дальше!» Осел и пес позвали ее в Бремен. «Ты ведь знаешь толк в ночных песнях, так что ты тоже можешь стать в городе музыкантом.» И вот кошка тоже идет вместе с ними. Они проходят мимо крестьянского двора. Там на воротах сидит петух и горланит изо всех сил. Он говорит: «Я предсказывал хорошую погоду, чтобы, когда наша любимая хозяйка постирает рубашки, она могла их высушить, но…» Я могу рассказать всю сказку до конца, Лева. Она произвела на меня большое впечатление! «…но, — говорит петух, — завтра воскресенье и придут гости, хозяйка не пожалела меня и сказала своей кухарке, что хочет завтра съесть меня в супе, и сегодня вечером мне отрубят голову. Вот я и ору во все горло, пока еще могу…» — «Да что ты, — говорит кошка, — пойдем-ка лучше, красная голова, с нами! Везде можно найти что-нибудь получше, чем смерть…»

«…во Вселенной царит вечное будущее и прошедшее. Миллиарды звезд светят нам по ночам, и миллионы млечных путей с миллиардами звезд можно различить с Земли…»

Динамики передают голос ученого, сидящего за пультом управления Планетария и говорящего в микрофон. На поверхности огромного проекционного купола по своим расчисленным путям движутся Солнце, Луна, другие небесные тела, млечные пути и самые далекие скопления звезд, так же, как они делали это миллиарды лет назад. На куполе отображено все небо.