В их вагоне все до единого места заняты, многие пассажиры стоят, и Миша может составить общее впечатление о москвичах. Из-за жары все легко одеты, большинство похожи на сельских жителей, особенно женщины в платках. У одной на коленях стоит корзина, в которой сидит гусь. В вагоне несвежий воздух. Ну и что? Ведь мы не в гостях у Ротшильдов! Красота московского метро произвела на Мишу сильное впечатление, — действительно, каждая станция представляет собой произведение архитектуры и искусства. Станции украшены мозаикой, фресками, лепниной, витражами и скульптурами. В качестве материалов использованы мрамор и другие ценные сорта камня, нержавеющие металлы и сплавы, стекло, повсюду хрустальные люстры или рассеянное освещение.

Лева рассказывает Мише, что станция «Маяковская» была удостоена в Париже Главного приза за архитектуру, а Ирина тихо поправляет:

— В Нью-Йорке, Лева, в Нью-Йорке, а не в Париже!

Выходя из метро, Лева говорит:

— Общая длина линий метро у нас больше 200 километров, и оно продолжает строиться. Как красивы станции метрополитена, ты видел. И никому не приходит в голову курить в вагоне или бросать мусор. У нас не только самое быстрое, но и самое чистое метро в мире.

— Ну прекрати же, Лева! — говорит Ирина, когда они идут вместе с деревенскими жителями, несущими пустые корзины, к старому дребезжащему автобусу.

— Почему я должен прекратить? — спрашивает Лева. — Это же все правда, Ирина!

— Да, это правда, — говорит она. — Наше метро очень красиво, но твой друг видит не только его, но еще и плохо одетых людей с озабоченными, удрученными и печальными лицами. А сколько пьяниц и нищих, которых он тоже видит, не так ли, господин Миша?

— Не господин! Просто Миша! — смеется Лева.

— Но тогда и просто Ирина! — говорит она. — Конечно, Миша, в нашей стране жилось гораздо хуже во время Великой Отечественной войны и после нее, но теперь нам снова станет лучше, при Михаиле Горбачеве.

— С Божьей помощью, — говорит мать, — но для этого нужно много Горбачевых и много времени. Может быть, твои внуки доживут, Ирина, а нам-то точно не дожить. Вы только посмотрите, какая грязь в этом несчастном автобусе!

Ирина снимает свои очки с толстыми стеклами и улыбается Мише, будто хочет сказать: конечно, все будет хорошо в нашей стране! Я уверена.

Боже мой, что за бедные люди, какая бедная страна! — думает Миша. Они выехали из города и проезжают мимо жалких изб и закопченных старых фабрик вдоль дороги, которая становится все хуже и хуже. И все же, вот симпатичные молодые девушки на передних сиденьях, они смеются, им весело, не все люди вокруг выглядят печальными и серьезными. Эти смеющиеся девчонки даже начинают петь веселую песню, и Ирина тоже поет с ними. Она держит в руке свои очки и смеется, а старый автобус трясется, скрипит, раскачивается, но не сдается. И вот уже поют действительно все, Лева и даже отец и мать Петраковы! Миша тоже пытается подпевать. Он не знает ни слов, ни мелодии и поэтому все время немного запаздывает, отчего все смеются еще больше. За окном чудесный вид, потому что они едут вдоль полей цветущего подсолнечника, высокого, до автобусных окон, и видят только тысячи, тысячи сверкающих оранжевых солнц.

Но вот, наконец, село, где они выходят, село Димитровка! Бог мой, опять Мише как ножом по сердцу. Все запущенное и грязное, жалкое и убогое. Автобус остановился на площади, которая, конечно, названа именем Ленина, здесь пересекаются две улицы: Коммунистическая и Советская. В центре площади стоит бюст Ленина (таких бюстов в Союзе тысячи и тысячи, Миша слышал, налажено их массовое производство), он уже изрядно облупился, лысина загажена птицами до такой степени, что очистить, наверное, уже нет никакой возможности (может быть, просто никому нет дела, думает Миша). Справа и слева от цоколя на выкрашенных в красный цвет деревянных стендах написаны лозунги, известные ему по ГДР, только здесь они написаны кириллицей, и краска во многих местах облупилась. ДРУЖБА, МИР И БЛАГОСОСТОЯНИЕ ВСЕМ ЛЮДЯМ МИРА! Да, думает Миша, слова хорошие.

Подавленно озирается он вокруг. Вот этот барак — Дом культуры. Прогнившее деревянное здание напротив — сельсовет. За открытым окном толстый мужчина барабанит на пишущей машинке.

— Это председатель сельсовета, — объясняет ему Лева, — как мы говорим, наш бурмистр.

Памятник погибшим воинам тоже расположен на центральной площади, столько имен высечено в камне, слишком много имен для такой маленькой деревни! Транспаранты на Доме культуры и сельсовете призывают больше и лучше трудиться на благо социализма, а рядом стоит единственный каменный дом в деревне — партийный комитет. И он тоже обвешан транспарантами! Все они выцвели, многие испачканы, а некоторые изорваны в клочья. На Советской расположены два гаража пожарной охраны, а рядом с ними — крохотный кинотеатр и единственный в селе промтоварный магазин. Перед ним стоит длинная очередь, а перед аптекой поблизости — такая же длинная очередь, только двойная.

— Что там такое? — спрашивает Миша у своего друга, когда отец, мать и Ирина уже свернули на Советскую.

— Аспирин, — говорит Лева.

— За аспирином такая очередь?

— Она уже вчера здесь стояла, — говорит Лева, — потому что вчера наконец поступила партия аспирина. Целый год его не было в продаже. Теперь каждый запасается, чем только может. Пошли! — зовет он Мишу, уставившегося на двойную очередь.

Они берут чемоданы (Лева два, Миша один) и идут по пыльной Советской улице. Многие из очереди смотрят им вслед.

Миша, с трудом волоча ноги, идет по селу, и ему становится совсем грустно. Большинство домов стары и выглядят так, будто они вот-вот развалятся. Большинство людей на улице — старики, редко встретишь кого из молодых, понятно, все, кто еще может работать, сейчас на работе. Мише видны отсюда дюжина производственных зданий на окраине села, вблизи полей и лугов, и стадо пасущегося скота. Поля и коровники тоже выглядят запущенными, все производит впечатление бедности и упадка.

Мише становится тоскливо, Лева замечает это и показывает ему несколько домов, оставляющих более благоприятное впечатление. Они очень симпатичные, разноцветные и утопают в зелени и цветах. Но все же гораздо больше развалюх, и Лева объясняет Мише, что очень много людей уехало из Димитровки, потому что в колхозе все идет из рук вон плохо. А красивые дома среди садов, говорит он, — это дачи богатых москвичей.

— Да, да, в столице есть и такие, у которых хватает денег, чтобы позволить себе иметь здесь дачи, но вообще… ведь я в Ротбухене не обещал тебе рай, ведь так?

Миша собирается с духом и говорит:

— Да при чем тут рай! Главное, что мы и здесь вместе, Лева, я с вами и с Ириной.

— Она тебе нравится? Ты ее себе такой представлял?

— Нравится ли она мне, Лева? Да я еще ни разу не встречал такой девушки, даже во сне. Фотографии, что ты мне показывал, — да, да. Но я только теперь вижу, какая она на самом деле, я только теперь услышал ее голос! Этого нельзя себе представить заранее, Лева, такое чудо! — И, как только они заговорили об Ирине, Миша позабыл обо всей той бедности и грязи, которые только что так его угнетали. И снова, испытывая радость, Миша начинает мурлыкать ту же песню, что они пели перед этим в автобусе.

Правда, он вскоре прекращает свое мурлыканье, потому что видит Ирину и ее родителей, стоящих перед домом и ждущих их с Левой. А дом семьи Петраковых по красоте действительно даст сто очков вперед всем другим здешним домам. Миша восхищенно рассматривает его, и радость наполняет его все больше, — уныние и радость сменяются у него так же быстро, как и мысли.

Дом стоит в большом саду, перед домом овощные грядки и цветник, цветы разные, какие только можно себе представить. Дом сложен из толстых еловых бревен, выкрашенных в зеленый цвет, и у каждого окна светло-голубой резной наличник. На треугольном фронтоне слуховое окно, а над ним, под коньком крыши, — красная звезда, на коньке — телевизионная антенна.