Дверь столовой открывается, и входят три пожилых милиционера с автоматами. Двое из соседних деревень, в Димитровке есть только один.

— Наконец-то вы пришли! — кричит Котиков. — Большое спасибо! Мы позже поговорим об этом безобразии.

Все трое бормочут извинения, продираются сквозь толпу и встают в шеренгу перед столом Котикова.

— Вы видите, товарищи и граждане, что я полон решимости добиваться выполнения постановлений Государственного Комитета, в случае необходимости, силой оружия.

Безрадостное впечатление производят трое пожилых мужчин, держащихся за свои автоматы.

— Всякое неповиновение, — орет Котиков, — будет мною строжайше наказываться! Все средства массовой информации находятся под контролем Комитета! Радио и телевизор должны быть включенными! Здесь, в столовой, тоже установят телевизор. Все неясности или вопросы разрешаю я, поняли? — И он снова читает: — В течение семи дней должна быть произведена инвентаризация всех наличествующих продовольственных ре… ре… ресурсов и основных потребностей и представлена кабинету министров СССР… Цены заморозить… В связи с критическим состоянием уборки урожая и угрозой голода должна быть безотлагательно организована отправка рабочих и служащих, студентов и военных для помощи сельскому хозяйству…

— Много с нас получишь, — говорит Ирина, едва не потерявшая дар речи от гнева и страха за Горбачева.

— Что вы сказали, Ирина Аркадьевна? — кричит Котиков.

— Я…

— Ничего, товарищ Котиков, — говорит отец и сжимает ладонь Ирины в своей. — Моя дочь ничего не сказала, она чихнула.

— О, она чихнула! — Котиков раскачивается. — Будьте здоровы, гражданка, будьте здоровы! Может быть, вы заразились от вашей матери и предполагаете заболеть? Так вот, это абсолютно исключено, чтобы кто-то теперь был болен или работал не в полную силу. Именно так звучит приказ Государственного Комитета: работать как можно больше! И такой же приказ я издаю для нашего колхоза.

Легкий шум в зале.

— Или кто-нибудь не хочет работать? Кто-нибудь хочет бастовать?

Отец крепко держит Ирину за руку.

— Пожалуйста, тогда пусть он скажет об этом вслух, у нас свободная страна! Итак, если кто-то из вас здесь за забастовку, пусть поднимет руку и назовет свое имя!

В зале мертвая тишина, ни одна рука не поднимается.

— Никто, — говорит Котиков. — Попробуем наоборот? Кто хочет самоотверженно работать?

Все руки взлетают вверх. Руку Ирины поднимает отец.

— Сопротивление бессмысленно, — слышит Миша его шепот и думает: жалко людей! Они же подневольные! У большинства есть дети или родители, о которых нужно заботиться, у всех столько горя и страха…

— Еще вопросы? — Котиков снова раскачивается, теперь он подбоченился и похож на Муссолини.

Один человек кричит:

— У меня есть вопрос, товарищ Котиков!

— Пожалуйста, Александр Алексеевич.

— Где Горбачев?

— В Крыму. Болен. Поэтому его заменил Государственный Комитет. Но еще и по другой, намного более важной причине.

— А именно? — спрашивает другой.

— Потому что наше отечество находится в смертельной опасности. — Котиков снова читает по бумажке. — Это слова Янаева и других членов Комитета: потому что политика реформ, начатая Горбачевым, зашла в тупик. Сначала было много энтузиазма, но на его место пришли апатия, утрата доверия и отчаяние. Каждый может убедиться в том, что это правда, даже наша уважаемая Ирина Аркадьевна.

Ирина стискивает зубы. Отец прав, думает она, да, он прав.

— Вы ведь согласны, гражданка? Благодарю вас. Власть потеряла доверие народа во всех областях. Страна стала практически неуправляемой. Ха… — он снова затрудняется это выговорить — …ха …хаотическое, непродуманное соскальзывание в сторону рыночного хозяйства взорвало бомбу эгоизма… С учетом этого должны быть приняты незамедлительные меры в целях стабилизации! Мы стоим перед смертельной опасностью для страны. — Глаза Котикова начинают блуждать, руки все еще уперты в бока, он ждет одобрения.

Ну же, люди, скажите ему!

И он тотчас же получает его:

— Значит, путч!

— Да, путч! — подтверждает Котиков.

— Давно пора было! — кричит женщина. — Заждались! — кричит другая.

— Горбачева надо было гнать много лет назад, он разорил страну!

— Он должен предстать перед судом!

— Я вижу, все вы согласны с моим мнением и мнением Государственного Комитета, — успокаивается Котиков. — Через два часа начало рабочего дня. До этого все должны сдать оружие. Я вас предупреждаю — работникам милиции приказано обыскивать дома! Очень важно: все остаются в деревне! Никому не разрешается покидать Димитровку. Сейчас ваше место здесь! Впрочем, автобус все равно не пойдет, я распорядился, а на выездах на трассу стоят милиционеры. Приказ Комитета: каждый остается на своем месте. — Он облизывает губы. — И наконец: иностранец Михаил Олегович Кафанке, находящийся здесь по приглашению семьи Петраковых, из соображений безопасности будет взят мною под охрану!

— Нет! — кричит Ирина.

— Ну, тише же! — говорит Миша. — Я все время ждал этого.

— Это не направлено против вас, вас мы все знаем и уважаем, Михаил Олегович, вы понимаете?

— Конечно, я понимаю, товарищ Котиков. Это абсолютно необходимо, то, что вы сейчас меня арестуете, — я имею в виду, возьмете под охрану, — говорит Миша с ироническим поклоном. — Я как раз хотел попросить вас об этом. — Ирина хотела было что-то сказать. — Спокойно! — говорит он ей и снова обращается к Котикову: — Гражданка Ирина Аркадьевна тоже это понимает, товарищ Котиков. Здесь все это понимают, все согласны, именно так они и думают, и вы правы. Иностранец, да еще немец, во время кризиса подлежит аресту. Будьте любезны, товарищ Котиков, где я буду отбывать заключе… нахождение под охраной?

— В подвале сельсовета. Там есть три камеры. Вы можете выбрать себе любую.

— Очень любезно с вашей стороны, товарищ Котиков.

Нет, нет, Миша вовсе не сошел с ума. Миша получил в подарок от Аркадия Николаевича маленькие шахматы с магнитами в фигурках, и с тех пор он играет всегда, когда есть время, в основном сам с собой. С тех пор, как он стал подолгу размышлять о логике и закономерностях человеческого поведения, он развил в себе новое качество — способность охотно соглашаться со всеми и каждым. Конечно, это всего лишь видимое согласие, но действует оно совершенно безотказно, действует оно фантастически, особенно на таких, как Котиков.

— Семья Петраковых, — говорит он (видимое согласие уже действует), улыбаясь, — конечно, может посещать вас и приносить вам еду. И ваши шахматы, да, да, я знаю, вы страстный шахматист. Но только не ваш радиоприемник. Может быть, он как раз у вас при себе?

— Да, товарищ Котиков!

— Тогда вы можете сразу же его мне отдать. Здесь стоит мой мотоцикл. Мы вместе поедем в сельсовет.

— Я не могу принять от вас такое приглашение! У вас ведь столько дел!

— На это у меня времени хватит, Михаил Олегович!

— Ну, что же, — говорит Миша и улыбается, — тогда я вам очень благодарен!

Все молча смотрят на него с облегчением. Слава Богу, не мы здесь в роли козлов отпущения, думают они. Нет, не мы, а этот немец.

А Миша продолжает улыбаться Котикову. Он меня не спровоцирует, думает он и слышит, как отец Ирины шепчет ему:

— Браво, Миша! Это ты великолепно сделал! Теперь я знаю, как нам узнать правду о том, что происходит.

— Дайте мне знать об этом в тюрьме! — отвечает шепотом Миша и, когда Котиков подходит к нему, произносит громко: — Господин председатель сельсовета лично отвезет меня на своем мотоцикле. Можно ли ожидать большей любезности?

— Итак, — говорит Аркадий Николаевич Ирине и Леве по дороге домой, куда они идут, чтобы взять охотничье ружье и отнести Котикову, — прежде чем что-то предпринять, мы должны узнать, что творится в Москве и чего ожидать дальше.

— Но ведь не разрешено покидать деревню…

— Дай мне сказать, Лева! Я и сам знаю, что не разрешено. Но ты же каждое утро ездишь на станцию с молоком, со станции молоковоз отправляется в Москву, а вечером он возвращается пустой. У тебя есть друг, который сопровождает молоковоз туда и обратно, Григорий, правильно? Ну и о чем же ты будешь с ним говорить, когда он вечером вернется из Москвы?