Семья Петраковых сидит перед телевизором, как и сотни миллионов людей на земном шаре. Миша смотрит на Ирину. Ее лицо бледно.

После Горбачева говорит Ельцин, «победитель». Все ядерные ракеты и бомбы, говорит он, находятся под его единоличным контролем. Он не объясняет, как ему удалось этого добиться. Мир может быть спокоен, говорит он, началась новая, счастливая эра.

После этого красный флаг, почти семьдесят четыре года развевавшийся над Кремлем, опускается, и водружается трехцветный флаг России.

Вы не способны сев времен провидеть…

Ирина выходит из комнаты.

Остальные продолжают слушать неслыханные слова, смотреть невиданные кадры.

— Бог поможет, — говорит мать.

Миша чувствует, что сейчас он обязательно должен быть рядом с Ириной. Он ищет ее по всему дому. Он зовет Ирину, но ее в доме нет.

Охваченный внезапным страхом, он бежит на улицу, — там он видит ее силуэт, почти растворившийся в снежной пелене. Она бредет к околице села. Миша быстро хватает ее и свое пальто и бежит вслед за ней.

Плечи Ирины вздрагивают, она плачет. С трудом удается Мише надеть на нее пальто. Он нежно гладит ее по голове, пока ее рыдания не становятся тише, и она немного успокаивается. Некоторое время они идут молча.

— Прости, Миша, — говорит наконец Ирина. Ее слова застревают в горле. — Мне так тяжело сейчас… Лева знает, что я ненавидела коммунистическую партию с тех пор, как научилась думать… Каким чудовищем был Сталин, каким преступником… Да и все остальные… Сколько миллионов людей у нас было уничтожено… Во что превратили негодяи и убийцы прекрасную идею… Но потом… — она замолкает и глубоко вздыхает.

— Но потом? — спрашивает Миша и сопит.

— Но потом пришел Горбачев… Он хотел очистить прекрасную идею от грязи… Он хотел претворить эту идею в жизнь… Братство, равенство и справедливость — что может быть лучше?.. Везде в мире Горбачев находил поддержку… Но у нас ему было безмерно тяжело… К каким хитростям ему приходилось прибегать, к каким компромиссам… Конечно, теперь многие стали умными и говорят, что эти компромиссы и свели на нет его усилия. Как легко и быстро они его осудили… при этом все знают, как трудно в нашей стране сделать хоть что-то лучше… а теперь…

Ирина замолкает, молча идут они по проселку, сквозь снег и мрак.

— Почему Ельцин поступил с ним так… низко? Он свергает его… и так безжалостно его унижает. Ельцин говорит, что Горбачев все делал неправильно… А он — он теперь все делает правильно? Содружество Независимых Государств! Ты посмотри, в стране уже начались вооруженные конфликты… Нас ждет югославская трагедия, там началась самая страшная бойня со времен Гитлера… Сосед против соседа… Я так боюсь, что то, что происходит в Югославии, начнется и у нас… но в тысячу раз хуже…

Ирина снова замолкает и спотыкается о замерзший ком земли, Миша еле успевает ее поддержать. Снежная пелена делает все вокруг нереальным, кусты и деревья, дома, коровники и огни вдалеке, темнота и снежная пелена превращают все в царство теней.

— С Горбачевым у нас впервые могло стать лучше… не сразу… Если бы только люди помогли ему, если бы они только ему поверили… Но они отказали ему в поддержке, растоптали его сердце, как в легенде про Данко… Поэтому я убежала… я не могла этого видеть, как поступает Ельцин… В течение нескольких дней распускается партия… рушится тысячелетнее огромное государство… люди теряют родину… это… это так… унизительно! Когда-то создание Советского Союза потрясло мир; стоило Ельцину щелкнуть пальцами — и больше ничего нет… Ах, Миша, слишком мало яда в нас всех… слишком мало… О Боже, как я ошибалась…

Миша не говорит ни слова. Он дает ей выговориться и выплакаться. Очень осторожно, так, чтобы она этого не заметила, он делает с ней большой крюк и приводит ее домой, в ее комнатку. Ирина, не раздеваясь, бросается на кровать, Миша садится рядом, они по-прежнему не говорят ни слова. Она перестает плакать и лежит неподвижно, он тоже сидит неподвижно, а из гостиной раздаются приглушенные голоса.

В пятницу, 27 декабря 1991 года, Ельцин звонит Горбачеву в 7 часов утра и предлагает ему до 8.30 освободить его комнаты в Кремле.

Горбачев выполняет распоряжение.

Шеварднадзе говорит американскому корреспонденту:

— Это приведет к катастрофам в республиках.

Украина отказывается возвратить Черноморский флот. Разгорается война между Арменией и Азербайджаном. Ельцин оказывается абсолютно беспомощным: почти все республики заявили, что хотят иметь собственные армии, собственную валюту, отдельно от России. Республики отказываются сдать ядерное оружие.

На Западе страх. Голодный бунт в Ленинграде, который теперь снова называется Санкт-Петербургом. Ожесточенные военные столкновения в Грузии и других частях страны. Командующий армией одной из азиатских республик с мусульманским населением заявляет журналистам:

— Индия, Саудовская Аравия, Ирак и Иран хотят приобрести советские атомные бомбы и ядерные ракеты. Переговоры уже проходят в Цюрихе. Одновременно эти страны предлагают советским ученым-ядерщикам, которым почти не платят, заключить выгодные контракты. Это должно быть предотвращено любыми средствами, чтобы ни ядерное оружие, ни радиоактивные материалы, ни ученые не оказались за границей. Последствия этого для человечества были бы катастрофическими.

Миша и Ирина привязываются друг к другу все сильнее. Это происходит еще и оттого, что Ирина не может так откровенно говорить с родителями и Левой о своей тревоге. Для Левы она умная и красивая сестра, чей духовный мир приводит его в восхищение, — но какой же слабой чувствует она себя сейчас, потеряв последнюю надежду, как она может сказать об этом Леве?

Аркадий Николаевич пережил безмерно много, он почти не говорит в эти дни, но кто лучше Ирины знает, что в нем происходит! Значит, конец, думает Аркадий Николаевич, все было зря, все. Конечно, социализм теперь объявили заблуждением, и об этом заблуждении надо будет забыть. Однако до тех пор, пока на этом свете существуют богатые и бедные, идеи социализма будут привлекать людей. Но если правота оказалась бессильной, если страна развалилась? Если все, о чем мы мечтали, никогда не осуществится и мир останется агрессивным и порочным? Так думает Аркадий Николаевич, и он ни с кем не хочет об этом говорить, даже с Ириной. Маме легче — у нее есть вера в Бога. С ней Ирина не может говорить о том, что камнем лежит у нее на сердце.

Остается Миша, один Миша. С ним Ирина может говорить обо всем.

Проходят дни, недели. В стране становится все хуже. Это совершенно логично, что теперь демократическая волна откатывается назад, что снова возрождается национализм, опасный национализм, рука об руку с ксенофобией. Возникает праворадикальная партия антисемитов. Кто-то должен быть виновником голода и разрухи, напряженности и войн, того, что мафия поднимает голову, не говоря уже о черном рынке, массовой преступности, нищете. Кто виноват в этом? Ну, кто? Внешние враги — старая песня, теперь ее поют снова.

Особенно громки голоса двух мужчин, которые слышны во всей стране. Один из них — писатель Проханов. Он идеолог Русского национального союза, сторонники которого носят черные рубашки со свастикой на рукавах, правда, эмблема несколько измененная и красного цвета. А лозунг, который выдвинул Проханов, звучит так: нужно защитить государство, неважно, какими средствами, пусть даже это будет фашизм. Другого человека зовут Владимир Жириновский, ему сорок шесть лет, и он говорит: «В трудные времена в нашем народе всегда рождается великий вождь.» Жириновский не оставляет сомнения в том, кто на сей раз избран провидением.

Жириновский основал Либерально-демократическую партию России, которая в действительности не является ни либеральной, ни демократической. «Я хочу, — говорит он, — побольше хорошо работающей экономики и поменьше демократии.» В дальнейшем он хочет восстановления России в ее дореволюционных границах — «в идеале» включая Финляндию. Никакого парламента, никакого разоружения, никаких партий, а вместо этого государство военных. «В ближайшие года России необходим авторитарный режим с патриотически настроенным президентом и состоящим из экспертов патриотическим правительством.» Именно постольку, поскольку он, юрист и востоковед, во многом сходится со старыми коммунистами и их приверженцами в армии, органах госбезопасности и военной промышленности, он находит многочисленных почитателей. Во время первых демократических президентских выборов в России летом 1991 года за него отдали свои голоса 6 миллионов человек, и он, таким образом, занял третье место после Ельцина и бывшего советского премьер-министра Рыжкова. Теперь, во время социальных бедствий и всеобщего хаоса, его бы выбрало гораздо больше людей — если не все 55 или 60 процентов, как говорит Жириновский.