— В самом деле, Лева, мне даже само это слово противно…

— Тебе. У тебя печальный опыт, естественно, что тебе уже само слово противно. Но кому еще? Миллионы людей расцветают, едва только заслышат это слово, и женщины сойдут с ума от восторга, если возьмут в рот это, со вкусовыми добавками. Так вот, одним словом, я за это дело взялся.

— Что значит — взялся за дело? Когда?

— Три недели назад. Я говорил с одним из тех людей, которые тут у нас работают на большой свалке. Как хорошо, что вы все учили русский в школе! Парня зовут Фриц Геттель. Я же, русский, не могу сделать большой заказ на порно! Вот я и попросил Геттеля сделать заказ. Конечно, все солидно, оплата сразу после доставки, чтобы у нас была скидка. Должно быть, Геттель уже отправил тебе посылку! По 2000 штук каждого сорта, значит, 2 тысячи шоколадных, 2 ванильных, 2 земляничных, 2 малиновых и так далее, и так далее, всего 20 тысяч штук.

— Ты заказал 20 тысяч презервативов?

— Для начала, старина, для начала.

Миша застонал.

— Только не пугайся. Эти 20 тысяч мы сбудем за три недели. Я уже попросил Геттеля записаться в очередь на дальнейшие поставки, это необходимо, потому что они едва успевают с выпуском продукции. На Западе, рассказывал парень из автолавки, эти презервативы со вкусовыми добавками уже много лет в ходу. Теперь, после воссоединения, там стали думать о новом рынке и расширили выпуск продукции, специально для Востока. Наш американский драндулет — это как раз то, что нам нужно, с ним дело пойдет. К сожалению, я не смогу с вами поехать, но поедет Геттель, за него я голову даю на отсечение, это абсолютно надежный человек. Вы объезжаете деревни, и все. Кстати, эти 20 тысяч штук прибудут во вторник, то есть через три дня. Надо, чтобы ты помог нам с Геттелем при разгрузке. Я уже нашел для них подходящий склад. Это в той эсэсовской казарме, из которой все русские уже выехали, помнишь? Она стоит совершенно пустая. Я там несколько раз был, чтобы посмотреть, нельзя ли еще что-нибудь взять, но они все повывозили. Там сухие и теплые подвальные помещения, Миша, с высокими потолками и тяжелыми дверями! Я сразу же повесил там замки — вдруг они нам еще понадобятся, эти подвалы. И как это было мудро с моей стороны, как раз в этих подвалах мы во вторник и разместим эти вкусовые… В чем дело, почему ты так на меня смотришь?

— Потому что я не буду в этом участвовать.

— Ты, дурак набитый, не будешь участвовать?

— Нет, Лева. Не сердись! Все это слишком…

— Замолчи! — визжит Лева. — Замолчи! Не могу больше слушать твои стоны. Целая вечность прошла с тех пор, как тебя облапошили, а ты себя по-прежнему так ведешь! Это же ненормально!

— Лева, — говорит Миша, — ты мой лучший друг, и все-таки занимайся этим с Геттелем или с кем угодно! Я этим заниматься не буду.

— Короче, во вторник, в три часа дня, из Ганновера прибудет посылка. Конечно, она может задержаться из-за удаленности поставщика. Но в три часа ты должен быть там, у пустой казармы, ты знаешь, где это.

— Ни за что, — кричит Миша, жалкое существо, охваченное внезапным приступом гнева. — Я не буду там во вторник в три часа!

Без четверти три, и он уже на месте.

Почему бы, собственно, ему не поучаствовать в этом деле? Все его деньги украдены, он сидит на мели, Лилли давно пора выкинуть из головы, кроме того, не может же он бросить Леву на произвол судьбы, которая так гениально им вертит, и прежде всего: проценты по кредитам, которые он должен «Кло-о-форм»! Проценты! Ах, Миша, Миша, как слабы мы, сыны человеческие, нам не из чего особенно выбирать, единственное, что нам остается, — это оправдания, почему мы делаем то, чего не хотели делать. Чего-чего, а оправданий у нас всегда хватает.

Тепло. Душно. Ни ветерка. Я так долго на солнцепеке не выдержу, думает Миша. Обычно у него от этого разбаливается голова. Уже начинает.

Огромная брошенная казарма выкрашена в серо-голубой цвет, многие оконные стекла выбиты, а по всему фасаду простираются огромные пятна сырости, как будто она была затоплена. Указатели, запреты на вход и въезд, написанные кириллицей. Ворота заколочены.

Надо укрыться от солнца, думает Миша и обходит вокруг огромного безобразного здания. Позади он находит разрушенные вторые ворота.

Без десяти три, Левы пока нет. Миша заходит в тень. Запах мочи и тучи мух возвещают о туалете поблизости. Интересно, что за унитазы у них были. Он заглядывает внутрь, хотя здесь чудовищно воняет, и видит простую уборную, которая состоит из одной дыры в полу, над которой испражнялись, сидя на корточках. Немало клочков испачканной в дерьме газетной бумаги предстают его взору. У стенки уборной стоят швабра и старое ведро, вероятно, эти несчастные с их помощью поддерживали чистоту.

Миша решает пойти дальше. В одном из подвалов Лева хочет складывать эти вкусовые, там должны быть комнаты с прочными дверями и висячими замками, ну-ка, посмотрим. Становится совсем темно. А вот и выключатель. Сумрачно засветились две голые лампочки, свисающие с потолка на проводах. В следующий момент Миша ошеломленно пятится назад, потому что видит окровавленную руку, плечо и… Перед ним лежит полуодетый подросток, голова покоится на другой руке, ноги вытянуты, мертв.

Мухи, мухи, сколько их здесь, как противно! Без сомнения, человек хотел подняться по лестнице, но ему это не удалось, и Миша видит, почему не удалось. У него перерезаны вены, и сухожилия тоже, маленькие руки ужасно искривлены и вывернуты, тело в крови. Так много крови потерял человек. Здесь силы оставили его, он упал ничком и умер.

Теперь Миша видит окровавленные темные волосы, носком ботинка он переворачивает человечка и видит, что перед ним Клавдия, Клавдия Демнитц, приходившая к нему со своим другом Мартином Навротом и просившая о помощи, потому что родители хотели их разлучить. И вот она лежит здесь, лицо покрыто коркой запекшейся крови, рот открыт, и он кажется совсем черным от липкой крови и от мух.

От отчаянья у Миши сжимается горло, его тошнит, под конец идет одна желчь, но спазмы душат его снова, и, объятый ужасом, он мчится наверх к воротам, под палящее солнце, и кричит, пронзительно кричит, но вокруг нет ни души, никто не ответит, никто не придет, никто.

А как же мальчик? — думает он, снова сплевывая зеленую желчь, как же Мартин? Желание узнать, что случилось с Мартином, становится сильнее отвращения и ужаса перед его находкой. Миша снова спускается по подвальной лестнице, возле Клавдии ему приходится быть очень осторожным и крепко держаться за перила, чтобы не оступиться на скользких камнях. Он пробирается, спотыкаясь, в глубь подвального лабиринта. Здесь, внизу, он тоже находит выключатель и зажигает ряд тусклых лампочек. Он легко обнаруживает след, который ищет. Надо только идти туда, куда ведет засохшая кровь, которой истекала Клавдия по пути к лестнице. Что за преступление здесь совершилось, почему она оказалась раздетой, как она оказалась на лестнице, куда ведут следы крови? О, Боже, милостивый Боже, как ты это допустил?

Шатаясь, Миша проходит мимо общей умывальной. Повсюду длинные, нескончаемые желто-зеленые раковины. Здесь до русских когда-то мылись немецкие солдаты. Дальше следует темный переход, и след ведет туда.

В помещении стоит большой чан. Здесь есть плита, на ней стоит котел, в нем кто-то нагревал воду, в топке еще остались обугленные поленья. И тут Миша видит, что Мартин лежит в чане, тоже со вскрытыми венами и перерезанными сухожилиями, руки, как и у Клавдии, вывернуты. Голова Мартина свесилась набок, глаза открыты, возле правой руки лежит старое бритвенное лезвие.

Миша, шатаясь и ничего не соображая от ужаса, бредет обратно и ударяется головой о крюк, торчащий из стены, вдруг он слышит голос Левы, оборачивается и видит рядом его лицо белее мела.

— Лева! — кричит Миша. — Где ты был? Я тебя здесь жду целую вечность! Почему ты пришел только сейчас?

— Я здесь уже давно, — потерянно говорит Лева. — Но, войдя в подвал, я увидел девочку и побежал обратно на улицу, чтобы сказать Геттелю, чтобы он проваливал отсюда с грузовиком и презервативами и как можно скорее позвонил в «Скорую помощь».