Женский голос (с магнитофона, явно с магнитофона) жизнерадостно, беззаботно, на четырех языках, желает всем приятного аппетита.

Вильке ослабляет свой супермодный галстук и готовится вступить в разговор — главарь угонщиков Бранко сказал, что теперь разговаривать можно.

— Мы говорили о рекламе третьего типа, когда нас… гм!.. прервали, не так ли? Той, которая нужна вам для вашего эко-клозета, господин Кафанке… Можно мне продолжить, или вы считаете, что сейчас не время?

Поразительный человек, думает Миша. В самом деле, гениальный психолог! Именно в тот момент, когда все в панике, он меня развлекает, хочет успокоить, а заодно и продолжить свое дело. Чудесно!

— Пожалуйста, — говорит Миша, чувствуя благодарность к Вильке, — рассказывайте! Прошу вас…

— Я рад, господин Кафанке. Итак, в рекламе третьего типа нет никаких ограничений на творчество. Реклама становится продуктом, который принимает форму видеоклипа самого широкого назначения…

Мне все больше и больше нравится этот Вильке, думает Миша.

— Сегодня мы демонстрируем верблюдов, поющих песню, для рекламы холодильников! У зрителя появляются индивидуальные ассоциации. Мы приглашаем работать лучших актеров и режиссеров. В наших сюжетах носороги профессионально обсуждают автомобили. У нас удавленники висят на галстуках — реклама галстуков! Одним словом, господин Кафанке, творческие люди — искатели жизненных ощущений и репортеры времени. «Сделайте перерыв» в пятидесятые годы. «В упоении от кока-колы» в шестидесятые, «Я иду далеко» в семидесятые, «Я был консервной банкой» в восьмидесятые.

Миша громко смеется. Просто сокровище этот Вильке!

— А Бенеттон! — Вильке вращает глазами. — Боже мой! Его высшее достижение — то, что он привнес в рекламу зло, страдания и бедствия! Бенеттон рекламирует свои изделия из трикотажа на огромных плакатах, перед которыми каждый остановится — с больными СПИДом на последней стадии, с электрическими стульями, с голодающими детьми из Африки, с птицами, покрытыми мазутом, с кладбищами, с изуродованными жертвами мафии, ах, вот настоящий гений! Я думаю, именно в вашем случае, с вашим клозетом, какое поле здесь открывается!

Да, этот Вильке — мастер своего дела, это определенно, думает Миша. У него энергия и юмор, нет шор, он умен, это как раз тот человек, которого я не должен упускать, раз уж он здесь…

Герман Вильке ест с наслаждением, он то и дело вытирает губы салфеткой. Настоящий джентльмен, думает Миша, ведь я всю жизнь хотел быть таким, как он. Таким умным и раскрепощенным, таким эрудированным и вдохновенным, к тому же серьезным и полным собственного достоинства, а как он молился, эта искренность, эта набожность, если бы я мог быть таким религиозным, но я только суеверен!

Над входом в салон первого класса, оказывается, есть часы, не очень большие, электрические. Они показывают время, дату и день недели. Миша читает: 19.22 Jun 7 Sun. Седьмое июня, воскресенье. Ну и воскресенье! Утром в Тель-Авиве, днем в Риме, сейчас, в 19.22, в Сараеве, думает Миша. Вильке продолжает свою песню:

— …и тем не менее, господин Кафанке, тем не менее, хотя мы фиксируем приборами, как потребители просматривают объявления, хотя мы регистрируем их мозговую активность, потоотделение, реакцию мышц лица и тому подобное, хотя дюжина институтов регулярно проводит с потребителями опросы и интервью, реклама остается таинством, да, — воодушевленно повторяет Вильке, — таинством…

В следующий момент снова появляется Бранко и говорит по-английски, что из диспетчерской ему сообщили — американский президент созвал своих ближайших советников на экстренное заседание. Некоторые пассажиры зааплодировали.

— Это свинство, что боснийцам не дают оружия, — слышит Миша голос мужчины позади себя.

Снаружи стемнело, надоевшая жара ослабевает, наступает ночь. Один за другим люди, кому надо, получают от угонщиков разрешение сходить в туалет. В проходе возникает оживленное движение в обе стороны.

Свет гаснет, уже поздно, но мало кто из пассажиров может заснуть. На следующий день в салоне становится невыносимо жарко. Люди начинают раздеваться. Угонщики ходят голые до пояса. Все больше и больше распространяется запах пота, с которым женщины пытаются бороться при помощи туалетной воды. К этой смеси примешивается и зловоние из туалетов. Теперь почти никто не хочет есть, — только пить. Дети плачут, некоторые женщины тоже. Мужчины начинают ссориться. Атмосфера накаляется. Около полудня Бранко объявляет, что президент Буш и его чрезвычайный штаб до сих пор совещаются. Лицо Бранко стало белым от ярости. Теперь уже многие разделяют его взгляды, насильники и жертвы становятся все ближе и ближе друг другу. За этот день у пассажиров два сердечных приступа, три приступа астмы, четыре обморока. У врача — итальянца — много работы. Трое угонщиков помогают, чем могут.

Во вторник, 9 июня, Бранко выходит из кабины и сообщает; чрезвычайный штаб в Белом доме принял решение передать со складов НАТО в Боснию необходимое вооружение. Заложники аплодируют и кричат ура, они вне себя от восторга. В это время из одного туалета бизнес-класса в средний проход начинает течь зловонная жижа. Миша думает: это первый унитаз, который переполнился. Следом будут другие. Снова начинается паника.

Теперь угонщики опять восстанавливают свой авторитет силой. Они не только угрожают пистолетами, но и бьют ими пассажиров. В салоне быстро становится тихо. Но с этим засорившимся туалетом существовать дальше невозможно!

Что делать? Бранко выясняет у пилотов. Очевидно, резервуар нечистот переполнен, и нет другого выхода, как откачка их специальной машиной наземного обслуживания. Снова разговор с диспетчерской по радио. Есть такая машина для DC-10?

— Да, — сообщает земля после некоторой задержки, — у нас есть то, что вам надо. Машина может выехать немедленно. Работать будут двое механиков.

— Нет! — визжит Бранко. — Я еще не сошел с ума! К самолету никто не подойдет!

— Тогда с очисткой ничего не получится, — говорит капитан.

— То есть как?

— Потому что для этой работы нужны специалисты.

Бранко мрачнеет, но, что-то придумав, громко спрашивает:

— Есть на борту специалисты по сантехнике?

Все молчат. Наконец, Миша неуверенно говорит:

— Я специалист…

— Вы справитесь с этой работой, мистер, мистер…

— Кафанке, сэр. Миша Кафанке.

Пауза. Тишина.

— Вы можете это сделать? — орет Бранко. Миша ужасно пугается. Надо было держать язык за зубами, думает он. Теперь я влип! Миша бормочет что-то нечленораздельное.

— Что? Что вы говорите?

— Да, — мямлит Миша. — Я думаю, — говорит он, — что я справлюсь.

— Тогда это сделаете вы! — говорит Бранко. И по радио: — Пришлите машину! Но только с одним водителем! Я открою люк. В нем будет стоять американец, когда прибудет водитель с машиной. При малейшем подозрении, что вы нас обманываете, американец будет расстрелян.

— О’кей, командир… В машине будет подробная инструкция. Когда высылать машину?

— Как только американец будет стоять на выходе. — Бранко идет по салону назад и обращается к самому старому американцу: — Встать! Ваше имя?

Седоволосый мужчина встает.

— Джордж Хиллари.

— Кто вы? Конгрессмен? Сенатор?

— Сенатор…

— О’кей, сенатор Хиллари. Вы идете к двери впереди меня, руки вверх, без фокусов! При первой же попытке обмануть меня я стреляю!

Американский сенатор Джордж Хиллари идет на дрожащих ногах впереди Бранко к выходной двери, которая находится между салонами первого и бизнес-классов.

Стюард открывает дверь.

Теплый, но свежий воздух устремляется вовнутрь. Раздаются вздохи измученных людей, сидящих в чудовищном смраде. Воздух! Воздух! Какой чудесный подарок!

Бранко и американец стоят у двери высоко над землей. Хиллари — единственный из пассажиров — видит, как все выглядит снаружи. Самолет стоит вдалеке от жалкого здания аэровокзала, в конце взлетно-посадочной полосы. У здания аэровокзала бронетранспортеры, джипы, грузовики, легковые автомобили с голубыми буквами «UN», солдаты в бронежилетах и голубых касках, вышка с флагом ООН. Все это освещено лучами солнца и выглядит очень мирно, невдалеке пасется стадо овец, просто идиллия, а дуло пистолета упирается в висок пожилого сенатора.