От неожиданности Чоп упал на хвост и, застонав, выметнулся из кубрика. Рассерчав на весь белый свет, Чоп первым делом укусил за палец командира машиной группы Комячилова, за что получил пинок в зад и лишился ночлега в его каюте. Доктор, узнав о допущенных Чопом неуставных взаимоотношениях, напоил хулигана спиртом прямо из ковша эмалированного. Принеся на корабль грубый проступок, выразившийся в употреблении спиртных напитков, Чоп разорвал штаны своему лучшему корешу Григорьичу и потерял уважение коллектива. Даже пес не выдержал напряжения похода и ... сорвался. Все закономерно.
На Цейлоне, осмотрев местные достопримечательности, как то: зоопарк, чаеразвесочную фабрику и чайные плантации, попив пивка, купив ручки, чай и не известные никому камни чистейшей воды, моряки оставили последние рупии и последнюю часть души, предназначенной ГШ ВМФ и МИДом для стран бассейна Индийского океана. Крейсер сдал свою девятимесячную вахту пришедшему ему на смену очередному советскому военному кораблю – крейсеру “Варяг". Гвардейскому ракетному крейсеру. Достойная смена.
И только сейчас в душах моряков появилась уверенность, что дом не за горами (за морями, правда), что НГШ ВМФ уже не прикажет вернуться в океан и продолжить службу еще на месяц.
Крейсер с ходу в 18 узлов пересек координаты 6° 50’ СШ и 95° 00’ ВД, тем самым окончательно распрощавшись с Индийским океаном, умным и строгим адмиралом Хронопуло и гнусным ЗНПО “Гильзой”.
Ночью, ходом 24 узла, крейсер шел по Сингапурскому проливу. Слева по борту сиял Сингапур, девять месяцев тому назад сиявший справа. Заходя на посадку, над мачтами крейсера ревели “Боинги”. Черно-масляные воды пролива отражали в себе перевернутый купол неба. Офицеры, свободные от вахты, пили чай и рисовали радужные картины встречи с родными. Даже ревнивый Борисов не обижался на дружески-соленые подначки.
Трель колоколов громкого боя, привычно взорвав тишину, прервала благодушную болтовню и швырнула человеческие тела на боевые посты и командные пункты.
– Аварийная тревога! Пожар в третьем котельном отделении! Твердый голос командира заставил тревожно сжаться сердца, застывающие, кажется, на высоте систолы (сокращения). Пожар на корабле – явление страшное. Во-первых, из окна третьего или пятого этажа не выбросишься на натянутое пожарными полотнище брезента: аварийный отсек без команды нельзя покидать никому, даже если приходится погибать, сгорая заживо. Во-вторых, дым из горящего помещения за горизонт ветром не унесет, и он ядовитым облаком распространяется по кораблю, если нарушается по чьей-то безмозглости герметичность дверей и люков между отсеками. Дым лишает людей возможности дышать и видеть. В-третьих, горящее помещение всегда окружено погребами, в которых лежит миллион смертей в виде зарядов и снарядов, в любую минуту могущих взорваться и унести в рай всех до единого. В-четвертых, горящую в деревне русскую баню можно раскатать по бревнышку, залить ее водой из ближайшего пруда и выпить сто граммов, выражая соболезнование потерпевшему. Крейсер по бревнышку не раскатаешь. Соленая вода в пожарных магистралях не позволяет тушить горящую и под напряжением электропроводку, т.к. по законам физики подобная попытка закончится электросмертью пожарника. Горящий мазут или другое применяемое на кораблях топливо водой не зальешь, т.к. оно, всплывая, горит на поверхности воды.
Потому и существуют на флоте специальные пенные огнетушители и генераторы пены типа ГВПП-100 и 200. Если пеной пожар задавить не удастся, то можно горящее помещение заполнить фреоном – специальным газом, в котором, кажется, уж ничто не горит. В-пятых, матросы в совершенстве должны знать принципы работы со всей противопожарной техникой в теории и уметь применять ее на практике. В-шестых, аварийные партии, создаваемые на кораблях, обязаны уметь дышать в специальных, изолирующих органы дыхания от внешней среды противогазах, обязаны уметь провести грамотную разведку очага пожара, для установления его причин и объемов. Они обязаны уметь создать “рубеж обороны” для предотвращения распространения пожара на соседние помещения. Обязаны уметь извлечь из огня и шахтных колодцев пострадавших товарищей. Механики обязаны дать командиру грамотные рекомендации по организации борьбы со стихией огня. Командир обязан не дрогнуть и грамотно руководить всеми и всем. Врачи обязаны уметь оказать помощь отравленным и обожженным. Только политработники ничем никому не обязаны. Ах, нет! Они обязаны во время пожара вдохновлять личный состав, мешая последнему бороться с огнем. А после пожара – поощрить отличившихся и найти крайнего.
Пожар в котельном отделении, причиной которого была авария топливной магистрали, через час был потушен фреоном. “Отличившиеся” лежали в лазарете. “Крайним” оказался ... солидный возраст корабля, износивший металлические стенки кровеносной системы последнего.
Зализав ожоги, крейсер прибыл в Кам-Рань, заправился топливом, водой и, прихватив в компанию младшего брата ВПК “Гордый”, лег курсом на Владивосток. Неделя, всего лишь какая-то неделя, отделяла моряков от дома и берега. Но она показалась, как "небо с овчинку”.
Было 21.00. По расчетам штурмана, назавтра в 18.00, крейсер прибывал в бухту Золотой Рог. Домой. Осталась одна ночь. Можно было считать часы и минуты. Это что – по сравнению с месяцами и неделями?! В 23.00, в очередной раз разложив “колониальные товары”, рассортировав подарки родным и близким по пакетам, моряки уснули, решив перед встречей с Родиной хорошо отдохнуть. В четыре часа утра меня разбудил рассыльный вахтенного офицера: “ В связи с болезнью НМС ВПК “Гордый” быть готовым пересесть на ВПК и следовать в Советскую Гавань”. Это значит – мимо Владивостока, мимо семьи!!! Озверевший доктор ринулся на ГКП. В полумраке, подсвечиваемом только приборными панелями, сидел на своем высоком кресле командир, возле прокладочного стола – вахтенный офицер, на руле – матрос рулевой. Я “с порога”, или, по-флотски, “с комингса” заорал, что “мол, плевать мне на все, что судьба – злодейка, что...” Вулкан красноречия (боцманского красноречия, надо доложить) был прерван смехом командира. Шутка! И, поняв “тонкий” юмор, док мгновенно успокоился. Но, не желая быть одураченным в одиночку, предложил, в свою очередь, свою “шутку”. На крейсере домой возвращалась группа пассажиров, не имеющих отношения к экипажу, но тоже всей душой стремящихся под крылышко своих домочадцев. Трансляция разнесла команду: “Группе пассажиров, следующих во Владивосток, приготовиться к построению на правом шкафуте с вещами. Быть готовыми к пересадке на БПК. Крейсер следует в Советскую Гавань.” Наступал дождливо-туманный, промозглый рассвет, непривычный для моряков, девять месяцев находившихся в тропиках. Минут через двадцать на шкафут начали поодиночке прибывать очумелые от непонятной вводной “пассажиры”, таща за собой чемоданы, баулы и ящики с кораллами, матеря при этом погоду, флотские порядки и ... друг друга. Еще через двадцать минут, уяснив, что это все “шутка” (!?), “пассажиры” покорно потащили чемоданы и ящики обратно в каюты, матеря “шутников” и... друг друга. До подъема были разыграны “шутки” со снабженцем, механиком и артиллеристом. Не “понял” юмора только снабженец, которому в порядке “шутки” пришлось выгружать на верхнюю палубу пятнадцать тонн дрожжей, испорченных тропическим солнцем, а потом загружать их обратно в кладовки.
Подобный “юмор” не оценил бы даже Салтыков-Щедрин. Вернее, не сумел бы понять его. Для эстрадных острословов этот “юмор” мог послужить основанием покрутить у виска пальцем и обвинить “шутников” в солдафонстве и тупости. Но если бы всех эстрадников, собранных вместе, продержать на крейсере в море в течение девяти месяцев, то ни Хазанов, ни Жванецкий домой бы в живых не вернулись, т.к. были бы съедены своими одичавшими коллегами-юмористами, не подготовленными к длительным психологическим перегрузкам, которым подвергаются моряки. И на всю жизнь они бы потеряли возможность и желание шутить. И снимали бы шляпы перед человеком в морской форме.
